Каким же мы представляем себе Филиппа? Не слишком завершенный портрет рисуют нам летописцы, изображая Филиппа Августа, собирателя земель государства: крупный и хорошо сложенный лысый мужчина с красноватым лицом и рыжими усами, любитель хорошо выпить и закусить, натура чувственная и вспыльчивая, вечно конфликтующий со своими женами и любовницами. О чертах характера юного Филиппа известно и того меньше — для Генриха он так и остался желторотым юнцом, и свое поражение от него он рассматривал как Божью кару. На то время, то есть в 1189 году, Филиппу было 24 года, но он уже 10 лет носил корону. Для его отца, отличавшегося набожностью Людовика, которому титул «christianissimus»[18] подходил гораздо больше, чем Филиппу, последний, как позднее отметил Ригор, был поистине даром Божьим, Deodatus, единственным сыном. Гиральд, пребывавший в то время в Париже, вспоминает бурную радость, охватившую горожан при его рождении 21 августа 1165 года. В юности, по словам того же летописца, Филипп очень ревниво переживал все обиды, наносимые его отцу королем Генрихом, и Гиральд приводит, быть может не совсем правдивую, но вместе с тем довольно показательную историю. Однажды юного короля застали одного — в сильном волнении он покусывал ореховый прут. На вопрос о причинах терзаний он признался, что его мучают сомнения, а сможет ли он восстановить величие державы Карла Великого. Конечно, в год его рождения, то есть в 1165 году, культ Карла Великого был официально провозглашен уже в другом государстве — Барбароссой: один из его пап-ставленников даже причислил его к лику святых. И соперничество с императором сулило мало хорошего юному Филиппу, который в начале своего правления реально управлял лишь Иль-де-Франсом. Но у него уже была королевская программа, которую дополняли энергия, последовательность и терпение. Коронованный еще при жизни отца, в 1179 году, четырнадцатилетний Филипп принял из его парализованных рук всю полноту власти и, после скорой смерти Людовика от апоплексического удара, в 1180 году вступил в политически выгодный брак с Изабеллой Хеннегауской. От своего наставника, графа Фландрского, а также от своей матери, Адели Шампанской, он очень скоро отмежевался по политическим соображениям. Ему необычайно повезло в том, что он нашел, как мы уже видели, в лице Генриха II самоотверженного защитника и превосходного политического учителя: с его поддержкой он подчинил себе восточные провинции государства, Фландрию и Бургундию, когда ему было не многим более двадцати лет. Идеалу рыцаря он совсем не соответствовал — слишком опасался за свою жизнь, а на рыцарском лексиконе это именовалось просто — трусостью. Да и покровителем труверов, северной разновидности трубадуров, его никак нельзя было назвать, и один из них, Конон де Бетюн, однажды пожаловался, что его подвергли остракизму при дворе Филиппа за употребление артуанского диалекта. Это указывает на то, что Филипп стремился утвердить культурное превосходство Иль-де-Франса. Во всяком случае в этом отношении он разительно отличался от своего политического соперника Ричарда, который, в зависимости от обстоятельств, мог изъясняться и даже писать стихи как на северофранцузском диалекте, так и на провансальском «куанэ». В кругу Ричарда известие о том, что отплытие короля Филиппа в крестовый поход из Генуи задержала гроза, могло вызвать лишь насмешки. Хотя свидетельства о боязни смерти не дают повода считать его неврастеником или меланхоликом, они имеют довольно определенное политико-пропагандистское объяснение. И все же бесспорно одно: на поле брани он чувствовал себя явно не в своей тарелке. В одинаковой мере его нельзя было назвать ни стратегом, ни рыцарем. В военном искусстве его интересовало лишь саперное дело, хотя при осаде крепостей, естественно, сведения из этой области были весьма ценны. Технические интересы у него явно преобладали над всеми прочими. Его последующие удачи по части завоеваний прямо связаны со слабостью Иоанна и проводимой последним политикой уступок. Таким образом, перед нами не гениальный политик и великий военачальник, а удачливый долгожитель, который, накопив к зрелым годам богатый политический опыт, вел легкую игру со слабым противником. К счастью для него, век грозного соперника, Ричарда, оказался недолог, благодаря чему Филиппу и удалось войти в историю под прозвищем «Август». И если лишить его нимба победителя при Буване, то в конце восьмидесятых годов XII века Филипп был всего лишь юношей, окольными путями и осторожно приближавшийся к своей честолюбивой мечте. Его политика в восьмидесятых, а также в девяностых годах много говорит о его характере, что позволяет не очень зависеть от свидетельств летописцев. В 1187 году, к которому мы подходим в нашем исследовании, Гиральд называет его хотя и юным по годам — ему было двадцать два, — но «amina senilis, prudens in agendis et strennus»
