Поведение, продемонстрированное им при взятии Мессины, достаточно убедительно объясняет, почему во всех оценках его отодвигают на задний план, в тень Ричарда. Это умаление своей роли Филипп впоследствии поставил во главу перечня обвинений, предъявленных Ричарду. Однако, как мы вскоре убедимся, он сам в иных ситуациях брал на себя роль униженного, во всяком случае, это происходило не без его участия. Уже само прибытие его в Мессину — что, как не образчик кричащей скромности. Приплыл он на одном единственном корабле, и когда увидел собиравшуюся для его встречи на берегу толпу, направился сразу же ко дворцу, чтобы проскользнуть в город как бы черным ходом. Согласно традициям того времени короли так не вступали в города, тем более короли столь высокого ранга, как Филипп. Помпезная высадка Ричарда поэтому представляла резкий контраст прибытию Филиппа, и долгое время была у всех на устах. Амбруаз даже счел необходимым заступиться за Ричарда. «Господа, — обращался он к своей аудитории, — таков обычай: высокопоставленный гость просто обязан появляться в чужой стране подобающим его званию образом». При этом он напомнил пословицу: «Встречают по одежке». О Филиппе же, по крайней мере, по внешним признакам никто не мог бы сказать, что прибыл король. Поскольку Ричард просто не мог приплыть меньше, чем на одном корабле, его прибытие так или иначе должно было затмить прибытие Филиппа, хотел он того или нет. К тому же, по пути Ричард нанял еще несколько галер, да и прибывший уже к тому времени его флот создал впечатляющий задний план. Все это, однако, вовсе не преследовало цель уязвить самолюбие Филиппа. Стремление же последнего к жесткой экономии выглядело не иначе, как скаредность. Просить же Ричарда подарить ему пару кораблей или выделить в его свиту несколько своих знатных дворян ввиду общей дороговизны осуществления крестового похода, то есть реализации своей почетной привилегии, полагающейся ему на правах сюзерена, он не мог, поскольку не соблюдал всех обязанностей сюзерена, начиная от оказания помощи своим вассалам и заканчивая их щедрой финансовой поддержкой. Впрочем, привилегия эта уже давно отжила свой век. Участие Ричарда в крестовом походе едва ли можно рассматривать как исполнение им воинской повинности в пользу своего сюзерена — свою армию он снаряжал за свой собственный счет и был не просто вассалом, но суверенным королем.
Говоря о некоролевском поведении Филиппа, следует привести еще один эпизод, воспринимаемый не только как умышленное пренебрежение честью своих подданных, но и как доведенную до претенциозности предупредительность. В начале февраля 1191 года был устроен турнир-забава на тростниковых копьях, на котором Ричард повздорил со своим давнишним недругом церемониал-рыцарем Вильгельмом де Баррэ. Закончилось все тем, что Ричард объявил тому свою немилость и посоветовал избегать показываться на глаза. Поскольку тот принадлежал к свите Филиппа, последнему надлежало вступиться и защитить его от гнева союзника. Однако Филипп ограничивается лишь тем, что демонстративно присоединяется к многочисленным ходатайствам своих дворян перед Ричардом о прощении рыцаря де Баррэ. При описании этого происшествия Говден явно грешит многословием, лишний раз подтверждая тем самым одиозный характер случившегося. В конце концов Филиппу приходится отослать рыцаря, поскольку, по утверждению летописца, он не желал держать его при себе против воли и вопреки запрету английского короля. Этим поступком Филипп, казалось, желал доказать всему миру, насколько далеко могло простираться его самоотречение, и весь христианский мир сокрушался о потере для крестового похода столь доблестного ратника. И когда цвет французского воинства, включая и самого Филиппа, вновь предстал пред Ричардом, чтобы смиренно просить за де Баррэ, тот, очевидно, осознав демонстративный характер подобного демарша, объявил, что, по крайней мере, на время крестового похода де Баррэ может его не опасаться. И последний вернулся в ряды крестоносцев. Так несносность характера своего соратника по крестовому походу обернулась для Филиппа потерей собственного престижа.
