- Ада.
- А почему моё благословение срикошетило по тебе? - спросил Кирилл, чувствуя иррациональную вину. Они отражались в огромном зеркале прихожей - и контраст был разителен до боли. Два чудовищно разных парня одного роста и возраста. - При чём тут ты?
- А я родился в тот момент, когда мой папаша, старый пёс, посылал адских гончих, чтобы скормить им тебя, государь, - сказал Сэдрик. - Погано звучит, но - что делать, это правда. Врать тебе я не могу и скрывать не хочу. Не смотри так, король. Гад был папаша, что есть, то есть - но ты учти, заставили его. Считай, что силой.
- Не подумай, что я тебя обвиняю, - поспешно сказал Кирилл и открыл дверь в ванную. - Смотри: вот так пускают воду... горячую... холодную... душ - это сверху... или массаж - вот отсюда и отсюда. Делай, как хочешь. Вот мыло, а этим моют голову. Вот полотенце. Всё запомнил?
- Обалдеть... - протянул Сэдрик восхищённо, открыв кран и подставляя ладонь под струю горячей воды. - Ты живёшь дивно, король. Я не знаю... обалдеть, как ты живёшь. Эта вода... её греют где-нибудь, да? Слуги?
- Не бери в голову, - сказал Кирилл, борясь с сотней противоречивых чувств. - Греют, но не здесь, далеко, да и не мои слуги... Не важно. Пустяк это. Ничего не стоит. Отмывайся.
- Пустяк... - медленно повторил Сэдрик. - Ага. Хорошо. Я понял.
- Поговорим потом, - сказал Кирилл и вышел из ванной.
Он принёс мусорный пакет и хотел засунуть туда чудовищное вонючее тряпьё Сэдрика, эту куртку из пропитанного потом, дождевой водой и грязью брезента и сношенные до дыр штаны - никакого белья у Сэдрика не было - но что-то тяжёлое в карманах потянуло руку вниз.
Кирилл, чувствуя некоторую неловкость, вывернул карманы куртки. Из них выпало несколько тяжеленных, антикварного вида, медяков, почерневшая серебряная монета и какая-то странная вещица, смысл которой Кирилл не определил сразу.
Кирилл подобрал всё это с пола - и догадался о смысле вещицы. Крохотный - длина клинка сантиметров десять, не больше, а то и меньше - нож с рукоятью из пожелтевшей кости, вытертой до глянца прикосновениями, в потёртых кожаных ножнах. Кирилл потянул его из ножен, увидел бритвенно острое обсидиановое лезвие и ощутил такую смесь жути и гадливости, что тут же положил и нож, и деньги на полку у зеркала.
Этот нож очень многое ему объяснил.
Чувствуя себя кем угодно, но уж не избранным и не королём, Кирилл отправился к себе в комнату, чтобы поискать одежду для Сэдрика.
