– Да, секретарь он хороший, – согласился он. – И тактичный. Знает, когда отойти в сторону. Но у Лал все метлы чисто метут.
Рубинштейн, сильно любивший вспыльчивую жену, ласково накрыл ладонью ее руку.
– Ты не держал бы его девять месяцев, если не считал, что от него есть толк, – упорствовала она.
Но Рубинштейн засмеялся и произнес:
– Да, он справляется со своими обязанностями. Знающий парень.
После этого мы поднялись в свои комнаты, чтобы отдохнуть, а когда снова спустились вниз, слуги зажигали лампы и расставляли их по холлу.
– Со светом что-то случилось, – раздраженно сказал Рубинштейн. – Руперт только что звонил в деревню, но монтера до утра не будет. Придется потерпеть сельские неудобства.
– Они согласны работать здесь в воскресенье? – удивился Грэм.
– Они представят это одолжением. Что ж, очень жаль. Халат у нас здесь, и я хотел, чтобы вы осмотрели галерею сегодня вечером. Однако придется подождать до завтра.
Вечером ветер стих, но ночью усилился, и дождь барабанил по окнам. Это напомнило мне обо всех вечерах, какие я был вынужден проводить под открытым небом, ночах в условиях позиционной войны, редких ночевках на ничейной земле, даже ночах в своей стране, когда в незнакомой местности, сбившись с дороги, я прятался под живой изгородью до рассвета. Тем приятнее было сидеть у камина в тепле, в золотистом свете ламп. Роуз выразила то, что многие из нас чувствовали, негромко сказав:
– Должно быть, ужасно спать в такую ночь на набережной Виктории. – И поежилась.
– Если там кто спит, то по собственному желанию, – заметил Норман Брайди. – Для паломников к могиле Кристины Россетти и для нищих коек в приюте достаточно.
Тем вечером мы играли в бридж. Фэнни была на высоте; я поймал себя на мысли: «Господи, хоть бы она проигрывала». Моей партнершей оказалась Лал, и ее внимание было так пристально сосредоточено на Фэнни, что она дважды объявляла ренонс, и мы проиграли восемь шиллингов и шесть пенсов. Брайди стал партнером Фэнни, а за соседним столом Грэм, Рубинштейн, Паркинсон и Роуз Пейджет вели гораздо более спокойную и вдумчивую игру. Субботний вечер закончился приятно, с перспективой осмотра галереи на другой день, а проснувшись, мы увидели ясное небо и бледный солнечный свет. Над плоским ландшафтом стелилась легкая дымка, и после завтрака Брайди, меня и обеих женщин повезли играть в гольф. Рубинштейн, очевидно, полагал, что мы жаждем осмотреть галерею, и хотя его сокровищами можно было любоваться при дневном свете, красоту их и производимое ими впечатление значительно усиливал искусственный свет. То утреннее хождение по полю для гольфа, на сей раз в партнерстве с Фэнни, стало у меня единственным светлым воспоминанием о тех днях.
