Женщину они пропустили. Она была не из стаи, но они ее пропустили, потому что женщина - это опасная дичь. Она долго стояла в подъезде, вглядываясь, вслушиваясь, обоняя, но ни шороха, ни дыханья, и она вышла из темноты на свет, на хрустящий предательский снег.
Она была молода и очень худа подо всем, что было на ней надето, и в глазах ее был отчаянный страх и отчаянная злоба; она шла по улице, по неистоптанной середине, вглядываясь, вслушиваясь, обоняя, но нигде ни шороха, ни дыханья - и она поверила тишине и вернулась.
И тогда появился мужчина.
Они дали ему отойти. Он торопился, но стая была быстрей, потому что голод подточил его силы, а стае еще не пришлось голодать. Они крались за ним, текли, скользили, и их взгляды опутывали его, наверное, он почувствовал эти взгляды, потому что внезапно отпрыгнул к стене.
Но стая уже была вокруг, она стягивалась, зажимала, была безысходна и неотвратима, и мужчина понял, что это конец.
Он был один среди них, молодой и, наверное, когда-то красивый, пока голод и страх не иссушили его. Но теперь в его лице не было страха, отвращение было в его лице и какое-то смутное облегчение: самое страшное совершилось - но это все же лучше, чем ждать.
Никто не ударил первым. Все тесаки упали сразу, и сумки стали легкими, когда из них выхватили тесаки.
Он упал, и быстрые руки сорвали с него одежду; безысходная и беспомощная нагота, но тесаки знали свою работу: уверенно, быстро и деловито, розовато-белые кости и куски парного, багрового мяса, и сумки отяжелели; раздутые, сытые сумки и тряпки, которыми вытирают кровавую сталь.
И только кровавый снег и сизые внутренности, и разрубленная голова с отвращением смотрит на мир.
Она бросила сумку в кухне. Обледенелая лестница совсем доконала ее, и холод сидел внутри, как железный стержень.
- Это ты? - спросил из спальни мужчина.
- Я, - сказала она невнятно. - Замерзла, - сказала она.
Пальто, сапоги и куча платков и шалей, она поскребла стекло, собрала иней и немного оттерла кровь на руках.
- Сегодня ты быстро, - сказал мужчина. - Иди греться.
И она торопливо скользнула в тепло постели, в тепло объятий, в кольцо его рук.
