— Врешь. Какъ твоя, такъ и моя. Ну, да что объ этомъ говорить! Я тебя серьезно спрашиваю: куда-же ты сбиралась уѣзжать? Къ маменькѣ, что-ли?
— Какъ возможно къ намъ! — воскликнула теща. — Да развѣ папенька это допуститъ? Ни въ жизнь не допуститъ. На два дня не приметъ, если узнаетъ, что отъ мужа, не спросясь, ушла.
— Въ гостиницу я уѣду, въ меблированныя комнаты, а вовсе не къ вамъ, — проговорила Аграфена Степановна.
— Глупая, да вѣдь въ гостиницѣ-то прописаться надо, въ гостиницѣ-то или въ меблированныхъ комнатахъ сейчасъ отъ тебя паспортъ потребуютъ, а гдѣ онъ у тебя? — старался пояснить ей мужъ.
— Вы обязаны дать мнѣ паспортъ.
— Нѣтъ, не обязанъ, — покачалъ головой Потроховъ.
— Ну, я судиться съ тобой буду. Адвоката себѣ возьму.
— Охо-хо! А пока до судбища-то дойдетъ, гдѣ тебя безъ паспорта держать будутъ?
— Полиція мнѣ на короткій срокъ свидѣтельство выдастъ. Я знаю… я по Марьѣ Семеновнѣ Голубковой знаю. Когда она ушла отъ мужа, ей полиція паспортъ дала.
— А! Вотъ что! Такъ это тебя Голубкова надоумила? Будемъ знать. И какъ только эта гостья у насъ появится — сейчасъ ее за хвостъ да палкой…
— Не придется, — отвѣчала жена. — Ты завтра въ лавку, а я вонъ изъ дома…
— Господи, что я слышу! Какія я рѣчи слышу! — плакалась теща Прасковья Федоровна, — И это при родной-то матери! Слышишь, Груша, ты дождешься, что я сейчасъ за отцомъ твоимъ поѣду и привезу его сюда, — строго сказала она.
— И отецъ ничего не подѣлаетъ. Ужъ ежели я рѣшилась, то рѣшилась… — твердо стояла на своемъ Аграфена Степановна.
Потроховъ измѣнился въ лицѣ и пожалъ плечами. Онъ чувствовалъ, что жена говоритъ серьезно, сталъ бояться, что она выполнитъ свою угрозу, и попробовалъ идти на сдѣлку.
— Грушенька, да неужели это все только изъ-за того, что я не прихожу домой изъ лавки обѣдать? — спросилъ онъ съ тревогой въ голосѣ.
— Тутъ много есть, — былъ уклончивый отвѣтъ.
— Если тебѣ нужно, чтобы я обѣдалъ съ тобой, я съ завтраго-же буду приходить изъ лавки.
— Теперь поздно. Я рѣшилась.
— Рѣшеніе можно и отмѣнить. Если мало тебѣ обѣда, я и по праздникамъ могу оставаться дома.
— То-есть это на два, на три дня, а потомъ опять за старое? Не желаю.
— Да не упрямься-же, Груша, не упрямься. Видишь, онъ на все согласенъ… — уговаривала ее мать.
— Надуетъ. Какъ это онъ съ лавкой разстанется? А приказчики три рубля утянутъ?
— Грушенька! Если хочешь, то послѣзавтра даже въ театръ поѣдемъ, — предложилъ мужъ.
— Мирись, — сказала мать. — Видишь, какой Николай Емельянычъ добрый.
