— Ну, ужъ не взыщите. Больше ничего нѣтъ. Что было, все раздала: на свѣчку, въ кружку, на блюдо, вамъ. Остальнымъ ужъ въ другой разъ когда-нибудь.
Вышли всѣ богомольцы и послѣ молебна, но нищіе изъ притвора все еще не уходили. Они знали, что сегодня въ церкви двѣ заказныя панихиды, о чемъ Андронычъ получилъ свѣдѣнія отъ сторожа Наума. Они ждали заупокойной милостыни отъ панихидныхъ богомольцевъ, которая бываетъ всегда щедрѣе, чѣмъ обыкновенная милостыня.
— Марѳѣ-то Алексѣвнѣ что сегодня въ руку насовали — ужасти! — говорили нищіе про старуху, стоявшую первой около двери.
— Да втрое, я думаю, получила супротивъ насъ-то, стоящихъ въ концѣ.
— Нѣтъ, и побольше будетъ. Кто съ одной копѣйкой выходилъ, все ей совалъ.
— Каркайте, каркайте! — отвѣчала Марѣа Алексѣевна, совсѣмъ курносая, еще бодрая старуха съ круглымъ лицомъ, въ сѣромъ суконномъ платкѣ на головѣ. — Въ чужихъ-то рукахъ кусокъ всегда великъ. Первая у дверей, супротивъ меня, стоитъ и Глѣбова.
— Эка штука! Глѣбова… Глѣбова справа отъ двери стоитъ, а простой богомолецъ онъ всегда подаетъ правой рукой на лѣвую. Знаемъ мы! Не первый годъ на паперти.
— Пустыя примѣты!
— А вѣрныя. Правой рукой легче на лѣвую сторону подать. Сочти-ка, ну-ка, сколько ты набрала и пусть Глѣбова сочтетъ.
— Позавидывали! — упрекаетъ Марѳа Алексѣевна. — А вы то въ разсчетъ не принимаете, что я здѣсь на паперти-то одиннадцать лѣтъ стою. Мальчишки приходили въ церковь когда-то молиться, а ужъ теперь бородатые ходятъ и иные съ просѣдью. Я всѣхъ старыхъ прихожанъ знаю и меня всѣ прихожане знаютъ, такъ мнѣ-ли больше другихъ не набрать!
Изъ церкви доносилось панихидное «Житейское море». Старушенка въ заячьемъ чепчикѣ начала было потихоньку пробираться въ церковь, но Андронычъ тотчасъ-же осадилъ ее.
— Куда? Куда? Вернись назадъ! — закричалъ онъ. — Или хочешь всю заупокойную милостыню въ однѣ руки обобрать!
— Да я со свѣчечкой постоять и помолиться.
— Дожидайся на паперти своего термину. А впередъ нечего соваться. Ловка тоже! Со свѣчечкой постоять и обойти съ рукой сродственничковъ покойника. Ужъ ежели я — и то не пошелъ, то ты чего лѣзешь!
Старушенка въ заячьемъ чепчикѣ повиновалась и осталась въ притворѣ, бормоча:
— Вотъ еще что выдумали! Стала-бы я милостыню отбивать!
Андронычъ сталъ подметать шваброй полъ въ притворѣ отъ натасканной на ногахъ грязи.
— Вѣдь вотъ сегодня у меня похоронный обѣдъ есть, да далеко идти — на Охту, — говорилъ онъ. — А тамъ и водочка, и закусочка и все этакое. Вдова-то меня знаетъ. Наши прихожане.
