Это было для меня такъ ужасно, что я готовъ былъ ее ненавидѣть. На минуту она стала мнѣ противна. Я шелъ понуря голову, и хотѣлось мнѣ, чтобы какая-нибудь невѣдомая сила навсегда раздѣлила насъ, чтобы никогда не видать мнѣ ея, чтобы не знать о ней и не думать.
Мы вошли въ паркъ, забрались въ самую глубь его, свернули съ дорожки. Зина стала искать землянику, а я безцѣльно бродилъ между деревьями. Она принесла мнѣ спѣлыя большія ягоды на вѣточкахъ, она наколола на мою шляпу какіе-то цвѣты и наконецъ объявила, что ей хочется отдохнуть, что мы можемъ отлично посидѣть подъ этими деревьями. Было жарко, я снялъ шляпу и прилегъ на мягкой травѣ подъ огромной сосной, надъ которою медленно плыли легкія облака. Со всѣхъ сторонъ дышала лѣтняя жизнь, раздавались тысячи тихихъ лѣсныхъ звуковъ. Зина тоже сняла свою шляпку и положила голову ко мнѣ на колѣни. Я забылъ свою ненависть, свое негодованіе; я опять любилъ ее безумно и мучительно, и не могъ на нее наглядѣться…
Потомъ, много разъ сидѣли мы съ нею подъ деревьями этого парка, много разъ ея голова лежала на моихъ колѣнахъ; ея тонкія руки обнимали меня, а я разбиралъ и гладилъ ея волосы, и каждый разъ то-же мучительное, невыносимое чувство овладѣвало мною. Это были минуты величайшей силы моей любви, но самая-то любовь заключала въ себѣ столько тоски и мученья! Несмотря на нѣжность Зины и ея признаніе, я съ перваго дня любилъ ее безнадежно, безо всякой вѣры въ настоящее и будущее.
Если вспомнить день за день все, что было со мною въ это лѣто, то вышелъ-бы однообразный разсказъ о постоянно возраставшемъ моемъ мученьи, да и развѣ можно разсказать все это? Рѣдкій день проходилъ безъ того, чтобы Зина не довела меня до отчаянія. Она играла и забавлялась мною, я сознавалъ это и проклиналъ ее, ненавидѣлъ, а при первой ея ласкѣ снова къ ней возвращался, снова какъ-то ладилъ съ собою. Если мнѣ прежде казалось, что та жизнь, какую я велъ до моей поѣздки по Волгѣ, не могла продолжаться, то теперешняя уже дѣйствительно становилась невозможною, и я предчувствовалъ, что скоро настанетъ всему конецъ, что все это порвется, такъ или иначе.
И конецъ пришелъ скоро, даже скорѣй чѣмъ я думалъ.
Наши прогулки, наши волненія замѣчались всѣми. Мама была очень занята это лѣто своими дѣлами по имѣнію, постоянно вела серьезную и непріятную переписку, часто уѣзжала въ городъ и долго ни о чемъ не догадывалась. Что-же касается до разныхъ тетушекъ и Бобелинъ, онѣ слѣдили за нами по пятамъ, очевидно, желая собрать побольше матеріала и доложить мамѣ длинную и по возможности грязную исторію. Конечно, всего проще-бы было запретить наши уединенныя прогулки, строго внушить Зинѣ, чтобъ она держала себя иначе и отъ меня отдалялась; но никто этого не рѣшился сдѣлать. Мое положеніе было совсѣмъ особенное въ домѣ. Я считался любимцемъ родителей и пользовался всеобщею если не ненавистью, то по крайней мѣрѣ нелюбовью домочадцевъ. Тетушки хорошо знали, что если я захочу чего-нибудь, такъ поставлю на своемъ, могу надѣлать имъ много непріятностей, могу въ крайнемъ случаѣ вредно для нихъ повліять на маму, а потому всѣ онѣ боялись мнѣ перечить и только меня ловили.
