— Зина, зачѣмъ это было все, что вчера случилось. Зачѣмъ ты мнѣ сказала! — невольно выговорилъ я, грустно смотря на нее,
Она изумилась.
— Развѣ-бы лучше было, если-бъ я молчала? Если хочешь, я буду молчать; я скажу тебѣ, что солгала, да, вѣдь, ты мнѣ самъ теперь не повѣришь.
— А monsieur Jean? — спросилъ я.
Она засмѣялась на весь садъ, стала кругомъ меня прыгать и бить въ ладоши.
— Ахъ, Андрюшечка-душечка, какой ты вчера былъ забавный! какой глупенькій! Развѣ можно было такъ смотрѣть на monsieur Jean? Вѣдь, онъ навѣрно тебя теперь дурачкомъ считаетъ!
— Зачѣмъ-же ты меня дразнила?
— Потому что это было очень весело.
— Такъ ты все сочинила, ничего не было?
— Нѣтъ, было, но, вѣдь, это безъ тебя, такъ какое тебѣ дѣло? Теперь ты со мною! А я со вчерашняго вечера и забыла совсѣмъ, что есть на свѣтѣ monsieur Jean, ты мнѣ только теперь напомнилъ. Ахъ, какая досада, что этотъ урокъ у меня противный, ну, да ничего, чрезъ часъ я буду свободна и пойдемъ, пожалуйста, гулять вмѣстѣ.
Она опять взяла свою книгу и стала учиться.
Я сѣлъ на скамейку, смотрѣлъ, какъ она ходитъ, какъ она закрываетъ глаза и что-то шепчетъ, очевидно, учитъ наизусть, какъ будто можно было что-нибудь теперь выучить.
Черезъ часъ Зина подбѣжала ко мнѣ въ шляпкѣ и немного принаряженная, взяла меня подъ руку, и мы вышли изъ нашего сада.
* * *
Я хотѣлъ идти въ паркъ ближнею дорогою черезъ огороды, но она повела меня улицей, мимо дачи, гдѣ жилъ лицеистъ. Я сообразилъ это тогда только, когда увидѣлъ его длинную фигуру у калитки.
Зина нѣжно оперлась на мою руку и начала болтать мнѣ всякій вздоръ, кокетливо ко мнѣ наклонялась и не обращала никакого вниманія на лицеиста. Онъ поклонился; она едва кивнула ему головой и сейчасъ-же опять мнѣ заговорила.
Въ другое время, можетъ быть, мнѣ и пріятно было-бы все это, особенно послѣ глупой роли, которую я сыгралъ наканунѣ, но теперь мнѣ вовсе было не до самолюбія. Напротивъ, я смутился, мнѣ стало тяжело.
— Зачѣмъ ты меня повела мимо этой дачи? — сказалъ я Зинѣ.
— Ахъ, я право не обратила вниманія, какъ мы идемъ, — отвѣтила она.
— Нѣтъ, ты лжешь, ты повела нарочно, ты хотѣла, чтобы насъ съ тобой увидалъ этотъ твой лицеистъ. Какъ вчера меня имъ дразнила, такъ теперь его мною дразнишь: я это навѣрное знаю и вижу.
— Совсѣмъ нѣтъ; и это глупости, — проговорила она, пожавъ плечами.
Но я зналъ, что правъ, и меня это раздражало.
Наканунѣ вечеромъ, во время этого неожиданнаго и волшебнаго объясненія, потомъ, въ долгіе часы моей безсонной ночи, Зина для меня опять была свѣтлою Зиной моего сна, а вотъ теперь этотъ сонъ снова разлетѣлся. Опять та-же вѣчная, мучительная, невозможная Зина: вотъ она идетъ и лжетъ. Теперь лицеистъ насъ не видитъ, она говоритъ иначе, совершенно иначе себя держитъ, не кокетничаетъ. А если-бъ онъ показался гдѣ-нибудь, если-бъ онъ могъ насъ видѣть, она опять начала-бы гримасничать.
