Только что Фирсъ проснулся, какъ Степанъ Егоровичъ уже былъ передъ нимъ и держалъ въ рукѣ жемчужное ожерелье. Фирсъ изумленно взглянулъ на мрачное лицо стараго пріятеля, потомъ перевелъ, взглядъ на жемчугъ и усмѣхнулся.
— Это ты что-же, Степушка, никакъ мой подарокъ назадъ мнѣ тащишь? этакъ-то, вѣдь, не годится… этакъ мнѣ въ обиду будетъ. Я для твой доченьки самъ его выбралъ, хотѣлъ побаловать… съ чего-же это ты?..
— Моя дочь не привыкла къ такимъ подаркамъ, — отвѣтилъ Степанъ Егоровичъ и горькая тоска изобразилась на лицѣ его. — Ты знаешь, мы бѣдные люди… были бы сыты и за то благодарны Богу… Моимъ дочерямъ не носить жемчуговъ, мы съ женой въ страхѣ Божіемъ, да въ чистотѣ ихъ выростили, такъ грѣхъ тебѣ такъ порочить моего ребенка…
— Да развѣ я что-нибудь… развѣ я… — перебилъ его Фирсъ.
— Да ты тоже побаловать ее вздумалъ и своими поцѣлуями!.. А еще про нашу старую дружбу говорилъ мнѣ… Э-эхъ, мало тебѣ, что ли, другихъ? моя дочка понадобилась… на вѣки опозорить всѣхъ насъ хочешь… другъ тоже… надумайся, будь человѣкомъ, а не звѣремъ… ну, вотъ, ну, хочешь, я на колѣняхъ буду молить тебя… не губи моего дѣтища!..
Фирсъ поднялся съ мѣста и сверкнулъ глазами; но вдругъ опять улыбка набѣжала на лицо его.
— Степушка, чего ты причитаешь, какъ баба? не къ лицу это старому солдату… съ чего ты взялъ, что я позорить тебя хочу, стараго друга? у меня и въ мысляхъ того не было, а что я дочку твою вчера подъ хмѣлькомъ поцѣловалъ, въ этомъ еще бѣды большой нѣту. Будемъ говорить напрямикъ, полюбилась мнѣ твоя дочка… ну, самъ знаю, не молодъ я, да, вѣдь, и не старъ еще… за себя постою… Ты думаешь, я что? такъ, для баловства? анъ нѣтъ, ты мнѣ отдай свою Марью Степановну въ законное супружество, пусть попъ насъ обвѣнчаетъ, справимъ мы свадебку на славу. Это не ты мнѣ, а я тебѣ въ ножки поклонюсь, да Аннѣ Ивановнѣ… Такъ какъ-же, отдаешь?.. по рукамъ, что ли, дружище?
Къ такой развязкѣ Степанъ Егоровичъ совсѣмъ не былъ приготовленъ. Но она нисколько не прекращала его муки: дѣло запутывалось. «Фирсъ — женихъ, мужъ Машеньки! разбойникъ, котораго вотъ-вотъ схватятъ и повѣсятъ, и честный, старый Кильдѣевскій родъ будетъ на вѣки опозоренъ. А между тѣмъ, отказать ему — онъ оскорбится, онъ изъ себя выйдетъ. Теперь онъ еще нѣтъ-нѣтъ да и прежнимъ Фирсомъ кажется, а тогда ужъ Фирса совсѣмъ не станетъ, останется только злодѣй и убійца, и онъ не пощадитъ… никого не пощадитъ».
Степанъ Егоровичъ молчалъ. А между тѣмъ Фирсъ стоялъ и ждалъ отвѣта.
