Прошло еще нѣсколько мѣсяцевъ. Повидимому не было никакой перемѣны, только графъ вѣрно или самъ услышалъ гдѣ нибудь, или ему передали о неблагопріятныхъ толкахъ между сосѣдями. Онъ уговорилъ жену объѣздить съ нимъ нѣкоторыя изъ самыхъ почетныхъ семействъ. Она, конечно, согласилась: — его слово было для нея закономъ.
Но эти новыя знакомства не доставляли ей никакого удовольствія. Она была такъ далека отъ интересовъ, которыми жило это общество; она вся ушла въ свою внутреннюю жизнь, въ свое счастье. Какое ей было дѣло до чужой жизни, до пересудовъ и сплетенъ.
Однако, ея природная доброта и ласковость заставили ее ко всѣмъ отнестись какъ можно милѣе и любезнѣе. Ея сверкающая красота и молодость тоже должны были говорить въ ея пользу, должны были всѣхъ сразу расположить къ ней.
А между тѣмъ, несмотря на всю свою разсѣянность, она не могла не замѣтить странность въ обхожденіи съ нею. Ее принимали съ большимъ почетомъ, не знали куда усадить, чѣмъ угостить, но въ то-же время съ нею всѣмъ было какъ-то особенно неловко. Она подмѣтила нѣсколько странныхъ, непонятныхъ взглядовъ, разслышала нѣсколько, шопотомъ произнесенныхъ, фразъ, очевидно, относившихся къ ней и выражавшихъ не то какой-то ужасъ, не то сожалѣніе.
Чему ужасаться? Кого сожалѣть? Что все это значитъ?
Но, можетъ быть, ей только показалось. Во всякомъ случаѣ, она скоро позабыла и эти взгляды, и этотъ шопотъ.
Она приглашала новыхъ знакомыхъ къ себѣ въ Высокое, извинялась и придумывала предлоги, объясняя, почему до сихъ поръ не сдѣлала этого.
Ея приглашеніями поспѣшили воспользоваться. Въ мрачный лѣсной домъ нѣсколько разъ наѣзжали гости, нѣсколько пировъ задалъ графъ Михаилъ. И пиры эти отличались прежнимъ великолѣпіемъ, но веселья не было. Да и сама молодая хозяйка сильно скучала:
«Зачѣмъ все это? Къ чему этотъ шумъ, эта толкотня и хлопоты?»
Ей было жаль прежняго уединенія. Она боялась, что эти люди своимъ говоромъ, своимъ присутствіемъ разрушатъ блаженное очарованіе, въ которомъ она такъ долго находилась.
И она была права, — очарованіе начинало разрушаться, туманъ мало-по-малу разсѣявался.
