Фреймутъ усѣлся за каѳедру, вынулъ изъ кармана круглую табакерку, осторожно открылъ ее, всадилъ себѣ въ обѣ ноздри по щепоткѣ табаку, потомъ вытеръ носъ старымъ фуляровымъ платкомъ и раскрылъ „журналъ“. Онъ остановился на новой фамиліи, обвелъ глазами всѣхъ учениковъ и протянулъ указательный палецъ по направленію ко мнѣ.
— Komm mal her! — строго произнесъ онъ.
Я ни живъ, ни мертвъ поднялся съ моего мѣста и подошелъ къ каѳедрѣ.
— Sprichst du deutsch:- останавливая на мнѣ холодный взглядъ своихъ маленькихъ глазъ, спросилъ онъ.
— Nein! — прошепталъ я.
— Aber du kannst doch wohl lesen?
— Ja, ich kann lesen! — опять прошепталъ я.
Фреймутъ подалъ маѣ книгу и указалъ толстымъ пальцемъ, украшеннымъ огромнымъ перстнемъ съ сердоликовой печаткой, на страницу. Такъ какъ я зналъ нѣмецкій языкъ довольно плохо, то прочелъ нѣсколько строкъ не бойко и не безъ ошибокъ.
— Sehr schlecht! — сказалъ Фреймутъ.- Gehe auf dein Platz.
Я поплелся на свое мѣсто. Учитель сталъ вызывать то одного, то другого. Мальчики отвѣчали довольно бойко, кромѣ одного, который совсѣмъ не зналъ урока. Фреймутъ молча поставилъ ему единицу. Мальчикъ началъ было упрашивать, но строгій учитель приказалъ ему молчать такимъ тономъ, что тотъ больше и не пикнулъ. Тогда Фреймутъ объявилъ ученикамъ, что онъ сейчасъ имъ будетъ разсказывать „eine sehr merkwürdige Geschichte“, а чтобы они внимательно слушали и къ слѣдующему разу каждый долженъ написать по нѣмецки то, что онъ имъ разскажетъ.
И медленнымъ голосомъ, по временамъ останавливаясь и нюхая табакъ, онъ повелъ свой разсказъ, въ которомъ я не понималъ почти ни слова.
„Боже мой! — съ отчаяніемъ думалось мнѣ. — Что я теперь сдѣлаю?! Они всѣ понимаютъ, имъ легко… а я даже не знаю, о чемъ такое онъ говорить!..“
Это было для меня такъ ужасно, и я почувствовалъ такую безнадежность, что готовъ былъ плакать. Отрывки мыслей безпорядочно мелькали въ головѣ моей; мнѣ то и дѣло вспоминалось все, только что покинутое мною. Вотъ мнѣ слышится будто голосъ матери. Вотъ видится бабушка, дѣти… И вдругъ все это обрывается и въ моихъ ушахъ звучать непонятныя фразы строгаго, каррикатурнаго учителя…
Наконецъ въ корридорѣ раздается звонокъ. Фреймутъ встаетъ и уходитъ. Снова шумъ въ классѣ, снова меня окружаютъ, я безсчетное число разъ долженъ повторять свое имя и фамилію. Является другой учитель. На этотъ разъ я нѣсколько оживаю — это Ивановъ.
Ивановъ неуклюже помѣстился на каѳедрѣ, то и дѣло прикрывая волосами свою шишку на лбу. Онъ развернулъ журналъ и, будто въ утомленіи, склонилъ голову. Такъ продолжалось двѣ, три минуты. Мальчики зашумѣли, пюпитры поднимались и опускались, на дальнихъ скамейкахъ завязалась даже драка.
