Я сидѣлъ въ уголку на скамьѣ, прижавшись къ стѣнѣ и уныло опустивъ голову. Это былъ мой первый вечеръ въ пансіонѣ. Мнѣ не хотѣлось бѣгать и рѣзвиться. Я чувствовалъ себя очень усталымъ и только изо всѣхъ силъ удерживалъ то-и-дѣло подступавшія слезы. Въ головѣ моей былъ туманъ, и мнѣ казалось, что я не живу, и что все это — сонъ. Меня привезли въ пансіонъ утромъ, въ половинѣ девятаго, къ началу классовъ. Привезъ меня дядя. Въ зеленой пріемной онъ со мною простился, и обѣщалъ дня черезъ два навѣстить меня.
— Смотри, будь молодцомъ! — сказалъ онъ мнѣ на прощанье. — Докажи, что ты мужчина.
— Чего же мнѣ унывать! — воскликнулъ я храбрясь и дѣйствительно рѣшая, что унывать еще нечего, что, можетъ быть, все и хорошо будетъ.
Дядя еще разъ поцѣловалъ меня и ушелъ. Тогда я остался, одинъ съ страшнымъ Тиммерманомъ, который, теребя себя за носъ, проговорилъ:
— M… m… mon enfant, soyez sage!
Потомъ онъ взялъ меня за руку и повелъ. Я шелъ едва передвигая ноги, едва поспѣвая за быстрыми шагами моего путеводителя. Вотъ отворилась дверь, передо мной обширная комната, вся заставленная скамьями и пюпитрами, съ каѳедрой учителя съ большой черной доскою. Надзиратель дремалъ на каѳедрѣ, пюпитры со стукомъ поднимались и опускались, мальчики кричали.
— Silence! — взвизгнулъ Тиммерманъ своимъ пронзительнымъ голосомъ.
Надзиратель встрепенулся, въ классѣ наступило глубокое молчаніе.
— Вотъ вамъ новый товарищъ… Веригинъ! — сказалъ Тиммерманъ, обращаясь къ классу.
— Херръ Грюнвальдъ, запишите въ журналъ его фамилію.
Надзиратель развернулъ лежавшую на каѳедрѣ большую книгу.
Тиммерманъ указалъ мнѣ мое мѣсто, объяснивъ, чтобы я внимательно слушалъ уроки учителей и что завтра же мнѣ будутъ выданы всѣ нужныя книги. Потомъ потрепалъ меня по плечу, еще разъ взвизгнулъ: „Silence!“ — и, склонивъ голову на бокъ, съ развѣвавшейся гривкой, умчался изъ класса.
Только что онъ скрылся за дверью, какъ поднялась возня. Каждый изъ мальчиковъ хотѣлъ поближе разглядѣть новаго товарища.
Меня окружили, всѣ говорили въ одинъ голосъ, теребили меня.
Но вотъ раздался звонокъ. Въ классъ вошелъ учитель, и надзираіель уступилъ ему свое мѣсто. Я, несмотря на одурь, взявшую меня отъ перваго пріема, сдѣланнаго мнѣ товарищами, невольно, не отрываясь, глядѣлъ на вошедшаго учителя.
Это былъ дѣйствительно странный человѣкъ. Я никогда не видалъ такихъ людей въ жизни, но не разъ видалъ ихъ на картинахъ или, вѣрнѣе, въ каррикатурахъ. Это былъ учитель нѣмецкаго языка, Фреймутъ, большой, жирный нѣмецъ, съ гладко выбритымъ честнымъ нѣмецкимъ лицомъ, съ круглыми очками и въ въ рыжеватомъ парикѣ. На немъ былъ надѣтъ коричневый старомодный фракъ со стальными пуговицами, клѣтчатый атласный жилетъ и блѣдно-голубоватые брюки въ обтяжку и со штрипками. Его красныя блестящія щеки подпирались туго-накрахмаленнымъ высочайшимъ воротничкомъ манишки. Шея была обвязана безконечнымъ галстукомъ. Весь костюмъ его, очевидно сшитый по меньшей мѣрѣ лѣтъ двадцать пять тому назадъ, былъ тщательно вычищенъ, но все же носилъ на себѣ явные слѣды всесокрушающаго времени.
