— Тоже такъ воевалъ… Вотъ сошлись двѣ рати, окопами окопались, стоятъ. Только Петръ царь и говоритъ дѣдушкѣ Суворову: «Пойду, дѣдушка Суворовъ, я на литовскій окопъ!» — не пущу! говорятъ дѣдушка Суворовъ. — «Пусти», опять говоритъ царь Петръ. — Не пущу, опять-таки ему дѣдушка Суворовъ. — «Тебѣ говорятъ: пусти!..» — Не пущу! — «Посмотри, говоритъ царь, посмотри на небо.» — Ничего на небѣ нѣтъ! — «Стань же ты мнѣ, дѣдушка Суворовъ, на правую ножку!» — Сталъ дѣдушка на правую царю ножку. — «Глянь, говоритъ царь, глянь на небо!» — Глянулъ тотъ на небо и видитъ: сила небесная надъ царемъ, сила несмѣтная! Ангелы небесные… крылья у нихъ, аки колесница (?)!.. И никто ихъ не видалъ, только про нихъ въ апокалипсисѣ сказано; только одинъ царь Петръ ихъ и зрѣлъ: планиду звалъ… Какъ увидалъ дѣдушха Суворовъ ту силу небесную, — «ну, говорятъ, теперь пущу: иди!» — ну, и одолѣлъ царь Петръ литву тое.
На пристани я нашелъ стараго бурлака, который уже нѣсколько лѣтъ не ходитъ на баркахъ; а съ молоду онъ хаживалъ и до Нижняго. Сталъ я у него разспрашивать про Петра перваго.
— Петру царю, первому императору, не дойти никакъ до Грознаго царя до Ивана, но еще на Москвѣ царилъ, когда еще я самаго Питера не было.
— Чѣмъ же Грозный лучше Петра?
— Грозный во всякомъ дѣлѣ толкъ разсуждалъ; а Петръ на кого разсердился — голову долой и вся не долга!
— Здѣсь въ Орлѣ я про Грознаго не слыхалъ…
— Отъ кого здѣсь услыхать-то?! Вотъ я хаживалъ на баркахъ, такъ тамъ чего не узнаешь!
— Что же ты про Грознаго слыхалъ?
— Разсудительный царь былъ, простой человѣкъ былъ, всякую вину разсудятъ, да по мѣрѣ вины и накажетъ; а коль разсудитъ — вины нѣтъ, ну и ничего. Подъ Коломной слышалъ я, мнѣ сказывали, а я тебѣ скажу вотъ что: любилъ царь Грозный на охоту ѣздить, за всякою птицею, за всякимъ звѣремъ. Ѣздятъ онъ, ѣздитъ, уморится и заѣдетъ въ простому мужику отдохнуть въ простую избу. Пріѣдетъ въ избу, сядетъ въ передній уголъ, покушаетъ чѣмъ Богъ пошлетъ; а хозяевамъ прикажетъ царь: безпремѣнно всякому свое дѣло дѣлать. «Я, скажетъ| не хочу никому мѣшать». — Пріѣзжаетъ онъ намъ-то разъ къ мужику отдохнуть, сѣдъ за столъ, сталъ кушать. А у мужика былъ сынишка дѣть двухъ, а то я того не было… да такой мальчишка шустрой былъ… Бѣгалъ онъ по лавкѣ, бѣгалъ, подбѣжалъ въ царю, да какъ хвать царя за бороду, тогда царя еще бороду носилъ. Какъ прогнѣвится царь!.. «Сказнить ему голову!» кричитъ царь. Приходитъ хозяинъ, отецъ того мальчонки. — «Прикажя слово сказать!» — Коли умное скажешь — говори, кричитъ Грозный, а глупое скажешь — я тебѣ голову сказню! — «Зачѣмъ глупое говорить, царю надо умное говоритъ! Безъ вины ты хочешь моему сынишкѣ голову сказнить!» — Какъ безъ вины? Онъ меня за бороду схватилъ! «Это онъ сдѣлалъ по своей несмышленности, для того, но онъ еще въ младомъ возрастѣ. А вели ты, царь, принести чашу золота, а я нагребу чашу жару изъ печи; коли онъ хватится за золото, значитъ онъ въ разумѣ, сказни его; а кали хватится за жаръ, то онъ хватилъ тебя за бороду отъ своей несмышленности…» Хорошо! говоритъ царь. Принесли царскіе слуги чашу золота, а мужикъ нагребъ изъ печи жару — угольевъ; поставили чаши на лавку, подвели младенца, тотъ и хватается за жаръ. — «Вотъ видишь, царь», говорятъ мужикъ. — Вижу! говоритъ царь; спасибо, что ты меня отъ грѣха избавилъ; за это твоего сына пожалую. — Взялъ Грозный царь съ собой мужицкаго сына, выростилъ его, а послѣ и въ большіе чины его предоставилъ
