Мое здоровье поправляется, видимо лучшеет, несмотря на дурное время. Это меня радует: пью, ем, сплю хорошо, порою бываю дома очень весел.
Стыдно, а надобно сознаться, что в том четверостишии, которое у вас, — и вы заметили, — стих-то в самом деле неверен: в четверостишии — ошибка! Хороши же мы! Теперь вот как:
И сожаленьем и слезой. Прощаясь, прах его почтили.
С почтением глубоко уважающий вас Алексей Кольцов.
18 декабря 1841 г. Воронеж.
Милый Виссарион Григорьевич! В Петербурге ли вы теперь, или нет, — мне дела нет: я хочу писать к вам, хочу говорить с вами, душа жаждет беседы. Одиночество надоело, — и день один, и ночь один, недели, месяцы идут, ау меня, что было вчера, то непременно будет завтра, а если встретится что-нибудь новое, то уж непременно какая-нибудь дрянь, которая только взбесит, — и конец. Что до досад, у меня в них недостатку нет: слава Богу, этим больной богаче здорового. Да так и должно быть. Однако же последние неприятности многое мне открыли, чего я прежде не знал, и обозначили небольшую надежду на будущее. «Обозначили» — слово не у места; ну, да уж написалось, — стой!
С получением вашего письма до этих пор, у меня много переменилось. Главное — сестру отец помолвил; на святках сговор, а там и свадьба; только наверное не знаю когда, еще нерешено: после ль нового года, или на красную горку. Здесь отец, а паче всего сестра сделали со мной удивительную подлость. Отец не пригласил меня и на совет (чему я был очень рад); кроме того, дает за ней деньгами 3000 руб. Я ему стал говорить, что обошлось бы без этого, а давать деньги — их у нас нет, — долгов много, а платить нечем. Он мне на это: «Я выдаю дочь последнюю, и дам за ней последнее, что есть. А нечем будет долгов платить, продам дом. Я стар, мне жить немного, а об тебе я и не думаю: ты — голова у меня. После этой свадьбы женись сам, корми меня, мать; а не женишься — прогоню со двора». Взорвало меня страшно. Особенно теперь моя натура еще весьма расстроена; чуть что, я не выдерживаю, взбешусь, как чорт, в минуту. Но на этот раз я как-то хладнокровно проглотил эту крепительную пилюлю и сказал: «Как хотите, так и делайте. Я ни в чем вам не мешаю, и в этом деле не участвую, а вас прошу оставить меня в покое, — и спасибо». С ним тем у нас и кончилось, и мы держим слово хорошо. Я по этому делу ничего не делаю; раз — не могу, другой — и слаб еще весьма; и после этого всего нет охоты делать; а он с своей стороны меня ничем не беспокоит, и начал кормить хорошо, купил много пива, которое мне весьма полезно, и я пью его до-воли.
