С истинным моим почтением и уважением имею честь пребыть ваш, милостивого государя, покорнейший слуга
Алексей Кольцов.
Воронеж. 11 сентября 1836 г.
Здравствуйте, добрый и любезный мой Виссарион Григорьевич!
Вот еще я к вам с моей безделкой. Посмотрите ее пожалуйста, чего она стоит; ваш взгляд — ее судьба. Мне стыдно перед вами и даже перед собой самим: «Телескоп» по расположенности вашей и почтеннейшего Николая Ивановича получаю, а моего ничего нет. За что же получаю? Ведь стыдно сказать. Если она стоит, то удостойте «Телескопа» — «Неразгаданную Истину», думу.
Другую пьеску «Песнь» посылаю к вам же на суд. Это новое произведете нового молодого человека, купчика. Он просил меня ее прислать к вам. Я посылаю. — «Ему даже ответ ваш дорог» — так он говорит.
«Нет ли чего у нас?» — хотите вы спросить. Нет ли чего нового у вас, любезный Виссарион Григорьевич? Да, лестно будет мне получить от вас строку.
Желаю вам быть здоровым. Ивану Васильевичу Станкевичу, господину Бакунину, Каткову, Бакунину и Ефремову почтение не нарочно прошу вас развести, а так, при случае.
С душевною преданностью честь имею пребыть покорнейшим слугою.
Алексей Кольцов.
20 ноября 1836 г. Воронеж.
Почтеннейший и любезнейший Виссарион Григорьевич! Здоровы ли вы? Об вас давно я ничего не слыхал. Николай Владимирович Станкевич уехал в Острогожск; хотел быть в октябре, но до сих пор еще не проезжал через Воронеж, а кроме его узнать об вас мне не от кого больше. Недавно слышал я весьма неприятное известие: говорят, будто бы «Телескоп» запрещен Царем и не будет издаваться; ежели правда, то мне жаль до смерти лишиться «Телескопа»: я его люблю душою. Ради Бога, любезнейший Виссарион Григорьевич, уведомьте меня. Да позвольте вам сделать маленький гостинчик с нашего тихого Дона Ивановича; мне давно хотелось вам послать его, да все не было случая, а время шло день за день.
С истинным почтением ваш покорнейший слуга
Алексей Кольцов.
27 ноября 1836 г. Воронеж.
Добрый и любезный Андрей Александрович! Давным-давно ко мне вы ни полслова. Бывало, не вы, так Януарий Михайлович кое-когда посещал торгаша-горемыку, а нынче и он что-то замолчал. Конечно, всегда вы заняты, всегда дела. Да, вы небом избранные жрецы священнодействовать у алтаря высокого искусства. Много надо время и трудов оправдать это великое призвание: легко мечтать и думать, но трудно выполнять. Может быть, нехорошо делаю, что часто так скучаю вам, да как мне быть, когда до смерти хочется узнать от вас кой о чем нужном! Желанью сенца не подложишь: оно насильно требует, что ему надобно. Пуще всего позвольте мне поговорить с вами о моей книге, в которой вы приняли на себя труд благодетельствовать. Как она, сердечная? Скоро будет напечатана? — или, как мать родила, пошлете восвояси? Что, если это правда? — то жить ей у меня будет неловко; лучше не присылайте, а то я ее изволочу, как шельму. Нет, было бы лучше ей, если бы она приехала ко мне расфранченная, принаряженная, как петербургская щеголиха-барыня.
