23 декабря 1840 г. Москва.
Добрый и любезнейший Андрей Александрович! Николай Христофорович г. Кетчер покорнейше вас просить принять участие в переведенной им из Шекспира комедии «Ошибки», которую он для бенефиса Михаила Семеновича Щепкина перевел на скорую руку; потому что он прежде перевел было для него же первую часть «Генрих IV». И она с другой еще, не знаю какой, была послана через театральную московскую контору в петербургскую цензуру; но они обе цензурою играть на театре не позволены. Теперь на бенефис у Михаила Семеновича играть и нечего. Ну, вот Кетчер этому горю опять помог: взялся и в одну неделю перевел целую комедию. Послать же ее опять если через контору, — пройдет много времени. Без вашего ж пособия, как бы и эту не остановили, хотя в ней предосудительного ничего нету; но уж тращенная птичка — ветки боится. Бенефис же Щепкина назначен 24-го января: время не много, а дела много, и дорога длинна.
Вся надежда на вас, и кроме вас уладить подобное дело никто не может. Вас же Кетчер, Михайло Семенович и я покорнейше просим передать ее в цензуру и попросить в ней г. цензора, чтоб процензуровал ее поскорей, и послать, хоть через контору, если можно, к Щепкину. Если она получится и 20 января, то еще ничего. Теперь вопросы: почему, скажете, пишешь ко мне ты, а не Кетчер? — Он готов к вам написать двадцать раз, да с вами лично не знаком. Еще: из чего я хлопочу? — Из того, что я поддерживаю честь вашей фамилии.
По приезде в Москву, я послал к вам письмо — извините, спешил — на чем попало: хотелось поскорее, лишь бы написать, о чем было вам угодно знать. Получили вы его? Подписка здесь на все журналы идет весьма тихо; что будет дальше? Василий Петрович Боткин на днях посылает к вам славную статью, которую перевел он с английского, из какой то мисс… мисс… ей Богу, позабыл.
Анне Яковлевне низкое почтение. Искренно уважающий и любящий вас, ваш Алексей Кольцов.
10 января 1841 г. Москва.
Милая сестра моя, Анисья Васильевна! Благодарю тебя душевно за письмо; оно так полно души и чувства любви и искренности, что я прочел его несколько раз. Такие письма не всегда у нас выходят из души. Это была у тебя прекрасная минута, в которую жила жизнь чудесная, — непостижимая тайна души человеческой. В ней в одной сколько жизни, сколько сторон различных, сколько углов и тайников добрых и злых. Порою именно святая благодать неба осеняет ее и веет упоительно на все такою магическою силою, и в эту пору к чему она ни прикасается, все освещает своим божественным светом, самую ледяную душу согревает теплотою своего чувства, и все помыслы исчезают как дым от лица огня. Но бывает другая пора, пора тяжелая, полная грязных мыслей и грустных дум и замирающей тоски; и весь свет нам кажется печален и мрачен, и злой дух невидимо преследует нас и шепчет нам какие-то страшные речи, и силою тянет нас на грех, на зло, на муку и на гибель. И если в чьей груди не лежит нравственного сознания о самом себе, — беда. Он в одну минуту погубить нас навсегда, и уж никогда из-под его влияния не освободится человек; каждую минуту он из одной крайности начнет итить в другую, пока бездна погибели не поглотить и его доброго имени, и его существования.
