Всё время она теснилась вместе с подругами в одной комнатке, и они поневоле жили радостями и печалями друг друга, а ей часто хочется быть одной и до чего-то додуматься, что-то узнать!.. Иногда у них было и общее веселье. К ним приходили кавалеры. Они также пили, танцевали и проводили беспорядочные ночи до утра, а поутру их будили фабричные гудки и возвещали о наступившем дне тяжёлого труда.
День приходил, потом опять наступала ночь, и её сменял новый день с постылым трудом, с прежними, давно знакомыми, радостями и горестями жизни.
В этом вихре жизни встречалась она и с такими людьми, которые выделялись из толпы и говорили ей что-то не совсем понятное, но новое. Потом эти люди уходили куда-то, и она снова оставалась среди всех и на виду у всех.
Она встретилась с ним.
Это был приказчик в фабричном магазине. Звали его Глуховым. Ей нравились его тёмные волосы и карие глаза с длинными ресницами. Ей нравилась и его тихая речь, и такая славная-славная улыбка!.. Скоро потом они сошлись безрассудно и как две пушинки закружились в воздухе. Потом их метнул ветер в одну сторону, и они понеслись и понеслись…
Потом они оба опомнились после сладкого опьянения, прозрели и тут началась новая жизнь: ревность, охлаждение, ссоры и даже… даже побои… Он её бил… Разве она когда-нибудь забудет, что он, такой хороший, тихий и ласковый, бил её и больно бил!?. Они расстались врагами. Он уехал в деревню, и она снова осталась одинокой на виду у всех.
Завелись и новые друзья среди фабричных рабочих. Минуты, часы и дни взаимного увлечения сменялись тяжёлым разочарованием и охлаждением, потом недолгое одиночество, новая встреча и опять то же… В результате всего — болезнь, расшатанные нервы, осиротевшая душа!..
Однажды она пришла на Николаевский мост и хотела броситься через перила в Неву, но потом быстро переменила своё решение. На Большом проспекте она повстречалась с каким-то художником и в первый раз в жизни продалась ему за деньги… Она стала пить… Иногда её посещали мысли о самоубийстве…
Не жажда жизни отталкивала её от порога смерти, а какая-то страшная злость на себя, на «них», на всех, на всех… Жилось скверно, а она вот назло всем не хотела умереть. Ей хотелось жить ради этой скверной жизни, ради мук и отчаяния… Самоубийство ей казалось чем-то маленьким и слабеньким, и это слабенькое было в её воле, а ей хотелось чего-то другого, большого и сильного, с чем бы можно было побороться…
Часто в приливе тоски она говорила Михайлине:
