Я пытался растолковать ему, почему слово «террорист» ничего не объясняет.
— Что ж, давайте подытожим, — сказал он, когда я кончил. — Давайте, — согласился я.
— Вы хотите защитить свою родину.
— Вовсе нет, — возразил я, — не моя это родина.
— Как так, — удивился он, — не понимаю.
— Франция, — сказал я, — не моя родина.
— Во всем этом и впрямь нет никакого смысла, — разочарованно произнес солдат. — Нет, смысл есть. Так или иначе, защищая Францию, я защищал свою родину. — А где ваша родина? — спросил он. — В Испании, — сказал я.
— Но ведь Испания с нами в дружбе, — удивился он.
— Вы так думаете? Однако, прежде чем затеять эту войну, вы воевали с Испанией, которая вовсе не была с вами в дружбе.
— Я никаких войн не затевал, — глухо проговорил солдат. — Вы в самом деле так думаете? — спросил я.
— Ну то есть я никаких войн не хотел, — поправился он.
— Вы так думаете? — повторил я. — Я в этом совершенно убежден, — торжественно проговорил он.
Он снова поправил соскользнувший ружейный ремень.
— А я нет.
— Но почему же?
Видно, его задело, что я не поверил ему.
— Потому, что вы стоите здесь с автоматом. Значит, вы этого хотели.
— Где же мне еще быть? — глухо спросил он.
— Где угодно! Вы могли быть расстреляны. Вы могли быть в концентрационном лагере. Вы могли дезертировать. — Все это не так легко, — сказал он.
— Конечно. А вы думаете, легко переносить допросы ваших соотечественников из полевой жандармерии или гестапо?
Он вдруг испуганно замахал руками.
— Я не имею никакого отношения к гестапо.
— Вы имеете к нему самое прямое отношение, — сказал я.
— Да нет же, никакого, клянусь вам, — растерянно забормотал он.
— Вы имеете к нему самое прямое отношение, — упрямо повторил я, — пока вы не доказали обратного.
— Не хочу я иметь с ним ничего общего, правду говорю вам: не хочу!
Кажется, он искренне негодовал, кажется, он был в отчаянии оттого, что я поставил его на одну доску с его соотечественниками из полевой жандармерии и гестапо.
— Если так, — сказал я, — то зачем вы здесь?
— В этом-то весь вопрос, — отвечал солдат.
Но тут кто-то повернул ключ в двери моего дворика — вошел тюремщик и увел меня.
В самом деле, это и есть самый главный вопрос. Das ist die Frage![10] И от него никуда не уйдешь, он возник даже из того «диалога глухих», из того бессвязного разговора, который состоялся между нами. И я мог спросить его: «Зачем вы здесь?», потому что его положение несравненно хуже моего. Я в лучшем положении, чем тот немецкий солдат, и это дает мне право задавать такие вопросы. Потому что историческая общность всех тех, кого бросают в тюрьму нынешним летом 1943 года, коренится в свободе. В причастности к свободе — единство, сродство, сходство людей, подчас столь несхожих между собой. Нас бросают в тюрьму за то, что мы причастны к свободе. И потому самое главное — это наша причастность к свободе, а не наше положение пленников. Разумеется, я говорю не о тех, кто попал в тюрьму за спекуляцию на черном рынке, и всяких темных дельцах. Тех и других объединяют деньги, а не свобода. Конечно, я не стану утверждать, будто все мы в равной степени причастны к свободе, объединяющей нас. Некоторые, а их, наверно, немало, лишь случайно оказались причастны к свободе, объединяющей нас. Может быть, они впрямь добровольно избрали маки и подполье, но с тех пор они уже механически движутся по пути, свободно избранному ими. Они добровольно избрали уход в маки, но путь, когда-то свободно избранный ими, уже не ведет их к новым далям. Они не живут свободой, они закоснели в ней. Но сейчас мне недосуг входить во все детали и частности этой проблемы. Я совершенно случайно завел разговор о свободе. Цель моя — рассказать о нашем пути. Я хотел лишь пояснить, что на вопрос того немецкого солдата из Осера: «Почему вы в тюрьме?» — можно дать только один ответ: «Меня заточили в тюрьму потому, что я свободный человек, потому, что передо мной встала необходимость отстаивать мою свободу, и я поступил так, как было надо». Точно так же и на вопрос, который я сам в тот далекий октябрьский день задал немецкому часовому: «Зачем вы здесь?» — а вопрос этот несравненно важнее первого, — точно так же и на него может быть дан лишь один ответ: он очутился здесь потому, что не избрал себе иного места, потому, что не осознал необходимости быть в ином месте. Потому, что он не свободен.
