Бирюков встал.
— Значит, едешь?
— Прежде переговорю с Козаченко и Розой. А там доберусь на какой-нибудь попутке.
— Возьми служебную машину.
— Не стоит, Николай Сергеевич, мне лучше на попутной.
— Ну, как знаешь, — Гладышев протянул руку. — Желаю успеха.
Когда Бирюков вышел из кабинета, подполковник сказал прокурору:
— Мировой парень! В свое время я его через год после института в старшие инспектора выдвинул, и он ни единого дела не завалил.
— Голубев слабее? — спросил прокурор.
— Голубеву подсказывать надо. Вот с Бирюковым у него прекрасно получится: Бирюков — голова, Голубев — ноги.
Сутулясь на жесткой койке камеры предварительного заключения, Козаченко исподлобья смотрел на Бирюкова и молчал. Боковой свет из зарешеченного окна делил угрюмое лицо и окладистую бороду цыгана на две симметричные половины. Затененная левая сторона казалась сизовато-черной. На ней выделялся лишь выпуклый злой глаз да под ухом золотилась круглая серьга величиной с металлический рубль. Поверх атласной желтой рубахи на цыгане была замшевая черная жилетка. Брюки из зеленого вельвета, с напуском на хромовые сапоги. Плечи широкие, крепкие. Руки с крапинками въевшегося металла. По паспорту цыгану было за пятьдесят, но выглядел он значительно моложе.
— Меня незаконно арестовали, — наконец хрипло выдавил Козаченко. — Я всего-навсего подозреваемый…
Бирюков, пододвинув табуретку, облокотился на стол:
— К подозреваемому, Николай Николаевич, может быть применена любая мера пресечения.
— На каком основании?
— Вас подозревают в убийстве. Это — тяжкое преступление. К тому же, вы не имеете постоянного места жительства и нигде не прописаны.
— Я прописан в Первоуральске.
— Первоуральск далеко отсюда, и прописка ваша там временная.
Козаченко смотрел на Бирюкова не мигая.
— В таком случае не позднее десяти суток предъявите мне обвинение или освободите из-под стражи.
— Это так и будет, — сказал Бирюков. — Вам доводилось отбывать наказание?
— Нет!
— Откуда знаете кодекс?
— Я старший среди своих людей, мне все надо знать.
— Почему, как старший, не хотите отвечать на вопросы, касающиеся убийства пасечника?
— Я прокурору отвечал.
— Неубедительно отвечали. Сами, Николай Николаевич, посудите: разве купленное у пасечника колесо может послужить поводом для обвинения цыган в убийстве? Вы чего-то другого испугались… Чего?
Не отводя от Бирюкова немигающих глаз, Козаченко словно воды в рот набрал. Светлая половина лица его нервно вздрагивала, как будто ее кололи иголкой. Чтобы не играть в молчанку, Бирюков заговорил снова:
