Однако в то время, как Генрих жил для молодых женщин, несколько более зрелых
дам без его ведома занимались его судьбой. И первая — мадам Екатерина. Однажды
утром, в Лувре, она удостоилась высочайшего посещения своего сына Карла
Девятого. Карл был еще в ночной сорочке — так спешил к матери этот рыхлый
молодой человек. Не успев прикрыть за собою дверь, он воскликнул:
— Я же говорил тебе, мама!
— Твоя сестра впустила его?
— Да. Марго спит с этим Гизом, — сердито подтвердил Карл.
— А что я тебе говорила? Потаскуха, — выразилась мадам Екатерина с той
точностью, какой требовали обстоятельства.
— И вот вам благодарность за то, что ей дали хорошее образование! — гремел
Карл. — Знает латынь: уж такая ученая, что даже за обедом читает! Танцует
паванну, хочет, чтобы ее воспевали поэты, — перечислял он, горячась все больше,
— завела позолоченную карету, на головах лошадей — плюмажи шириной с мою
задницу. Но я знаю, что она проделывает: я подсмотрел! С одиннадцати лет эта
дрянь такими делами занимается.
— Ты же и сводил ее, — уточнила Екатерина. Но Карл не дал прервать себя. Он
знал всех любовников своей сестры и, бранясь, перечислил их. Потом вдруг обмяк,
умаялся от своей ярости, — при его комплекции подобные волнения были очень
вредны. Лицо Карла побурело, задыхаясь, он с размаху повалился на кровать
матери, так что взлетел пух от подушек; потом пробурчал:
— А мне-то какое дело? Горбатого могила исправит, так и будет путаться либо
с Гизом, либо еще с кем-нибудь. Плевал я на нее.
А его мать смотрела на него и думала: «Всего несколько лет тому назад у него
был такой благородный вид — прямо портрет на стене. А сейчас — еще немного, и
будет просто мясник, а не король. Как это я так маху дала! Да ведь не я, а все
эти паршивые Валуа. Кровь рыцарей-варваров сказывается вновь и вновь, и вот
опять видишь этакого, из той же породы», — рассуждала дочь Медичи — потому, что
ее малоизвестные предки жили в удобных комнатах, а не в конюшнях и военных
лагерях.
Она сказала своим однообразным, тусклым голосом: — Коли твоя сестра так
ведет себя, мне скоро придется, пожалуй, взять Генриха Гиза в зятья. И кто
тогда, мой бедный мальчик, возьмет верх — ты или он?
— Я! — прорычал Карл. — Я король!
— Божией милостью? — спросила она. — Одно пора бы уже зарубить себе на носу:
каждый король должен сам помогать этой божией милости, или ему не удержать
престол. Сейчас ты король, мой сын, потому, что я, твоя мать, еще жива!
