— Чтобы не тратиться на траурную одежду, — тут же нашелся Генрих. — Нам,
принцам крови, надо умереть всем сразу, тогда ни одному не придется носить
траур по другому. — Этот господин, видно, считал Генриха дураком, иначе он не
стал бы восстанавливать его против родной матери. Не называя ее имени, он
завел разговор о поджигателях междоусобной розни.
— Довольно одного ведра воды! — воскликнул тут же Генрих. — И пожару
конец!
— Как так?
— Пусть кардинал Лотарингский вылакает его до дна и лопнет! — А если
господин придворный не понял, значит, он менее смышлен, чем пятнадцатилетний
мальчишка. Жанна больше всех умела ценить находчивость Генриха. Она была так
поглощена сыном, что не слишком спешила и чуть не попалась в лапы к Монлюку,
который опять следовал за ней по пятам. Но все же и мать и сын благополучно
достигли укрепленного города на берегу океана, и какая это была огромная,
светлая радость — наконец увидеть вокруг себя только лица друзей! Потому-то и
блестели их взоры, плакали они или смеялись. Колиньи, Конде и все, кто уже были
в Ла-Рошели и тревожились за них, праздновали встречу такой же сердечной
радостью.
А это немало — город, полный дружелюбия и безопасности, когда позади целая
страна ненависти и преследования! Сразу исчезают недоверие, осторожность,
забота, и на первых порах избегнувшему беды достаточно того, что он свободен,
что он вольно дышит. Обо всем, что тебя мучило и терзало, можно рассказать
вслух, а остальные смотрят на тебя и словно говорят твоими устами. Ты уже не
одинок и знаешь, что тебя окружают только те, кого тебе не нужно презирать.
Избави нас от лукавого! Проведи чрез все опасности тех, кого я люблю! И вот мы
здесь!
Он стоял у самого моря. Даже во мраке ночи Генрих мог, не боясь нападений,
ходить в гавань и на бастионы. Мощно катились перед ним морские валы, сшибаясь,
переваливаясь друг через друга, и в их реве слышался голос дали, его не
знавшей, а в морском ветре он ощущал дыхание иного мира. Его дорогая мать
уверяла, что если сердце в груди бьется уж слишком сильно, то это бог. А сын ее
Генрих опьянялся мыслью о том, что не перестанут водяные громады греметь и
катиться, пока не домчатся до невысоких побережий нового материка — Америки.
Рассказывают, что она дика, пустынна и свободна; свободна, думал он, от зла, от
ненависти, от принуждения верить либо не верить в то или а другое, смотря по
тому, придется ли за это пострадать или удастся получить власть. Да, по ночам,
окруженный морем, стоя на камнях, залитых пеной, юный сын Жанны становился
таким же, как его дорогая мать, а то, что он называл Америкой, было скорее
царствием божиим. Временами звезды поблескивали между мчавшихся, почти незримых
облаков; вот так и душа пятнадцатилетнего мальчика, подобная облаку,
мгновениями пропускает свет. Позднее это будет ей уже не дано. Земля у него под
ногами будет становиться все плотнее и вещественнее, и к ней прилепится он
всеми своими чувствами и помышлениями.
