. У него на столе выстроились десятки уже готовых фигурок, а другие были приготовлены для раскраски.
Монаха звали Бернардо. На мгновение его рука с кисточкой застыла в воздухе: он раздумывал, какого цвета взять краску. Выбор пал на красную.
— Мне нравятся яркие цвета, — объяснил он. И не отрываясь or работы, пригласил Коррадо войти, — Помоги-ка мне раскрашивать.
— У меня жена умела делать такие вещи, — ответил Комиссар. — А я никогда не держал в руках кисточки.
— Да это очень легко. Тут нечего уметь: только терпение да твердая рука.
— А у меня дрожат руки. Вот, гляди, мне никак не удержать их неподвижно.
— Наверное, пьешь?
— Признаюсь, в последнее время немного перебирал. Не потому, что мне нравится. Я без этого не мог обойтись.
— Хочешь себя погубить? Жизнь и так слишком коротка.
Коррадо, раздосадованный, метнул на монаха косой взгляд.
Тот продолжал:
— Ох, знаю я, о чем ты думаешь: что я не имею права так с тобой разговаривать, раз живу тут отшельником и не знаю, что за штука жизнь.
— Вот именно, — сухо отозвался комиссар.
— Я тебе признаюсь, до того, как надеть эту рясу, я тоже принадлежал к миру, из которого ты пришел. Потом в один прекрасный день начисто покончил с прошлым.
Каттани изучающе всматривался в его лицо, хотел обнаружить на нем следы прошлой жизни.
— Почему вы укрылись здесь? Из страха или из гордости?
Монах приподнял фигурку волхва, проверил на свету краски и проговорил:
— Жизнь — это поиск… Изо дня в день мы продолжаем искать верный путь. Иногда нам кажется, что мы его нашли.
— Верный путь… — машинально повторил Каттани, — А какой он, этот верный путь, для меня?
— Прощение. Я не хочу читать тебе проповедь. Но только прощение может вернуть в твою душу мир и покой, которые ты ищешь. У тебя же душу переполняет ненависть. Ты думаешь, что единственное средство от нее избавиться — это месть.
Выйдя из мастерской монаха, Каттани еще долго размышлял по поводу этого слова: прощение. Легко сказать — простить. Разве можно требовать, чтобы человек, над которым безжалостно надругались, вдруг взял и сразу обо всем забыл? Разве можно ожидать, что он скажет: давайте предадим все забвению? Красивые слова, без всякого сомнении, но Каттани прежде всего оставался слугой закона, который должен карать за преступления.
Почти ежедневно он заходил в мастерскую Бернардо побеседовать с ним. Иногда он даже брал в руки кисти. Пальцы уже не дрожали, и по ночам больше не мучила бессонница. Как-то утром он заметил машину, поднимавшуюся по дороге к монастырю. Она то появлялась, то исчезала за деревьями. Это был «фольксваген». За рулем сидел тот франтоватый блондин, что однажды вечером уже следил за ним.
