Тихая госпожа обернулась и растворилась, рассыпавшись желтыми листьями.
Я не спеша подошёл к телу. Женщина не дошла совсем чуть — чуть. Не успела. Но ребёнок остался жив. Он тихо недовольно хныкал, не понимая, кого только что потерял. И я точно знал, что завтра этот комок жизни обретёт новую семью. Осталось только переждать бесконечно длинную ночь.
… "жди в гости" — что же я наделал?
О чем печаль? Твоя душа мертва.
Любой герой есть нравственный калека.
Зачем твоя шальная голова
Так льнет щекой к щербатой плахе века?
Андрей Белянин
Сейчас:
За столом сидел тощий мужчина чуть старше тридцати лет.
Бледный. Поседевшие до срока волосы обвисли грязными прядями. Старая керосиновая лампа освещала деревянную крышку стола в подпалинах, плошку с недоеденной похлёбкой, в которой плавала дохлая муха, руки — подрагивающие с пигментными пятнами, и листы: исписанные, желтые, сваленные неопрятной стопкой. Мужчина обхватил голову непропорциональными высохшими руками, надавливая пальцами на виски, словно в надежде выгнать оттуда боль, и безумным взглядом блуждал по чернильным неровным строчкам. Стены жалкой лачуги насквозь провоняли таким знакомым мне запахом. Он опутывал мужчину тонкими нитками, превращая в послушную марионетку своих кошмаров.
Густой, перебродивший запах отчаянья…
— Добрый вечер, — я вежливо поздоровался, выходя из плотной и такой уютной тени, которая с неохотой выпустила меня из своих объятий.
Теперь я всегда стараюсь быть вежливым и корректным. Что‑то вроде правил, которые я сам для себя установил и теперь соблюдаю, как покладистый первоклассник выводит в тонкой тетради закорючки, что только в будущем превратятся в буквы, а затем в предложения.
И обязательно улыбка. Смерть должна уметь улыбаться — пусть это и получается страшно и отвратительно.
Безумец дернулся, но вскакивать на ноги не стал. Только повернул голову в мою сторону. Выцветшие глаза, на скуле грубый шрам. Губы сжаты в узкую полоску. На них виднелись капельки крови — видимо, часто прикусывал, борясь с приступами страха и безумия.
— Да… вечер… — согласился он, просто повторяя слова, пытаясь вспомнить: как это — говорить. Казалось, он даже не понимал, кто я и зачем пришёл сюда.
— А кто ты? — словно мысли прочитал.
Теперь голос его звучал совсем по — другому: ровно, снисходительно.
— Я не знаю ответа на этот вопрос, — наверное, стоило пожать плечами, но я запретил себе это глупое движение, которое может выдать слишком многое, что нужно уметь скрывать. Стараюсь контролировать то, что я говорю, как при этом жестикулирую. Медленно отучаю себя от человеческих привычек. Ведь я давно перестал быть человеком, только начал это по — настоящему осознавать совсем недавно.
