Дубко кипел, брызгая по изолятору слюной. Клевер мысленно считал до десяти, чтоб не подняться и не заехать ему в челюсть — уж очень тот раздражал. Но он не мог не признать, что Дубко был прав. Нет ничего. Абсолютно. Хороший адвокат в суде начисто отметет все обвинения.
Глухарь… Столь ненавистное коварное слово. Начальство, скорее всего, уже заготовило клизму. Квасин и так смотрел зверем, а у Клевера по-прежнему — хлипкая палочка, грозящая обратиться в нолик. Ведь собственные догадки к делу не пришьешь.
А тут еще одна головная боль. Мать покойной жены Добролюбова. В свете последних событий Клевер было подумал, что подобную ветку расследования можно благополучно забыть. Теперь эта мысль казалась ему дурацкой.
Если версия с казино зайдет в тупик, Клеверу здоровски достанется от начальства. Велено проработать — стало быть, нужно выполнять. И опять — в свободное от работы время. Потому что мать Татьяны Добролюбовой согласилась принять его только вечером и непременно дома. Иначе она отказывалась куда-либо ехать и о чем-либо говорить.
С трудом дождавшись вечера, Клевер поехал на другой конец города — чай не ближний свет. И почему люди находят друг друга обязательно у черта на рогах. Хотя для семьи, говорят, полезно, когда от родителей подальше. Клевер женат не был, однако приблизительно догадывался, почему.
Ирина Петровна, мать покойной, оказалась женщиной красивой, но слишком уж постаревшей для своих лет. Она почти не улыбалась, и Клевер чувствовал себя неловко с самой первой минуты знакомства.
Ирина Петровна проводила его в зал и усадила в кресло. Будучи радушной хозяйкой, предложила лейтенанту чаю, однако Клевер сомневался, что ему кусок в горло полезет, учитывая, сколько боли притаилось в уставших глазах женщины, притом, что тема разговора наверняка всколыхнет наболевшее.
Ирина Петровна села напротив и сложила руки на коленях, что первоклассница. Клевер долго соображал, как начать разговор. Но женщина вдруг заговорила сама.
— Знаете, за последние два года я потеряла мать, мужа и дочь, — она улыбнулась какой-то странной улыбкой, — Остался только сын от первого брака. Но мы редко общаемся, а жаль… Таня была для меня всем, если вы понимаете. С отцом Вадика не сложилось. А Танин отец души в нас не чаял. В обеих. Ей всегда не везло, моей девочке. Такая красавица — кавалеры вьюном вились. А она была такая правильная — я даже не учила, она сама знала меру: умела отказать, остановиться. Таня и поцеловалась-то в первый раз только по серьезному чувству. Ей тогда семнадцать было. Он — чуть старше. Тогда она и стала пропадать допоздна, но все клялась: «Мама, я ни-ни, только после свадьбы». Я ей верила. Парень был хороший. Видела я его всего несколько раз, но впечатление осталось, что ни есть — самое лучшее. Он, когда служить отправился, в увольнение к ней приезжал. Они тогда закрылись в Танюшиной комнате, а мы с Пашей и не возражали. Может, они были бы счастливы. Любил он ее сильно…
