— …Значит, это и есть прикосновение к ауре?.. — выдохнула Диадра, натягиваясь струной под мягким взглядом Берзадилара.
Все ее тело покрылось мурашками, хотя в комнате было тепло. Теперь Диадра поняла, почему Берзадилар не стал начинать занятия вечером, в сумрачной гостиной на мягком диване. Ощущение спутывало ее. Если бы она закрыла глаза, она бы ни на миг не сомневалась, что Берзадилар в действительности касается ее тела. Ей казалось, будто, невзирая на слои одежды, его пальцы скользят по ее обнаженной коже, так нежно, так сладостно, что ей хотелось и впрямь закрыть глаза и всецело отдаться упоительной ласке…
— Эй, Ди, — мягко усмехнулся Берзадилар и поймал ее ладони в свои.
Диадра вздрогнула: по сравнению с тем, что она ощущала только что, его прикосновение казалось слишком физическим, слишком несовершенным, почти грубым. Она невольно попыталась отдернуть руки, но Берзадилар удержал их.
— Ты не должна ускользать из реальности, Диадра. Я понимаю, что это сложно, но тебе нужно сфокусироваться. Просто почувствуй ее.
Ошеломительное ощущение вновь накрыло ее с головой. Однако теперь она чувствовала, как Берзадилар сжимает ее ладони, чуть поглаживая пальцы, и это удерживало ее оттого, чтобы окончательно погрузиться в сладкий омут. Берзадилар внимательно смотрел на нее, слегка прищурив глаза.
— Ну как?..
— Я не знаю. Что я должна делать?
— Попробуй оттолкнуть меня.
Диадра чуть нахмурилась с непониманием и неуверенно толкнула его от себя ладонями. Берзадилар рассмеялся, и головокружительное ощущение исчезло.
— Я имел в виду ментально, Ди!
— Ох, — она покраснела, но тоже улыбнулась. — Тяжело думается, когда ты делаешь это, знаешь ли.
— Знаю, — мягко ответил он, и было в его тоне что-то такое, что заставило Диадру покраснеть еще сильнее.
А он уже вновь коснулся ее ауры, и Диадра с усилием заставила себя не терять ту ниточку, которая связывала ее с действительностью. Смущение. Это было странно, неясно — ведь это был Берзадилар, и если кто-то имел право касаться ее так, то это был только он. И тем не менее она чувствовала себя неловко и неуютно — так, словно в этой залитой солнечным светом гостиной она стояла перед ним совершенно обнаженной, а он внимательно, с каким-то профессиональным бесстрастием оглядывал ее. Впрочем, почти так оно и было, осознала она вдруг. Он касался ее ауры, сущности куда более сокровенной, чем обнаженное тело, и он мог ясно видеть в ней все: ее чувства, ее желания, все, что она предпочитала бы оставить при себе. Смущение ее стало таким нестерпимым, что больше всего на свете ей захотелось укрыться от его взора. Как угодно: убежать, спрятаться, натянуть на себя невидимую простыню…
