В этом и заключается главный практический вывод, который должен сегодня сделать для себя каждый писатель и художник, которому довелось жить в постмодернистскую эпоху. Нет никакого смысла хоть как-то напрягаться в момент творчества – писать или там рисовать можно все, что заблагорассудится, любую туфту!
Глава четырнадцатая
Страх и трепет
Рано или поздно все в этом мире становится литературой, а значит, выдумкой и неправдой. И самое грустное, что подобным необратимым изменениям подвержены не только возвышенные чувства и так называемая «духовность», но и «ненависть», «отвращение», «презрение» и даже пресловутая «тошнота». Запросто! Историю трансформации той же тошноты, кстати, проследить проще всего: то, что у Селина еще было чувством, только-только облачившимся в экспрессивные и выразительные формы, у Сартра уже стало романом с эпиграфом из Селина: «Человек без коллективной значимости… просто индивид».
Однако сам Селин, между прочим, хоть и был man of hate, как его назвала одна американская исследовательница, вовсе не стеснялся писать еще и о любви, по крайней мере к животным. Сартр и другие эпигоны как-то прошли мимо этой стороны его творчества – судя по всему, просто не заметили. А между тем во всех своих последних книгах Селин только и твердит про котов, собак и птиц: какие они крутые, мудрые и грациозные, как способны все глубоко чувствовать и предчувствовать, гораздо лучше, чем люди.
Мне тоже всегда очень нравились кошки, но так просто сесть и написать об этом, как это делал Селин или же Берроуз, я сегодня уже не могу. А все потому, что испытываю просто панический страх перед литературой во всех ее проявлениях, и, скорее, это даже не страх, а настоящий ужас, из– за которого я, пожалуй, способна на любые поступки. В разумных пределах, конечно. В своей ненависти к литературе я вряд ли способна дойти до того, чтобы, вернувшись домой, взять своего любимого кота и с размаха бросить об стену. А если мне память не изменяет, именно так и поступил один из персонажей фильма Бертолуччи «ХХ век», который демонстративно, в присутствии нескольких юнцов, схватил совсем еще крошечного котеночка и шмякнул его об стену. Таким образом он закалял свою волю в борьбе с коммунистами, поскольку сам примыкал к фашистам. Окружавшим его зевакам он так и сказал: «Представьте, что этот котенок – коммунист!» Нет, до столь радикального поступка я еще явно не созрела. Пусть бы вся мировая литература действительно сосредоточилась в этом маленьком и дрожащем от страха существе – все равно швырнуть беспомощного котенка об стену я бы не смогла.
