Больше всего, кстати, в постмодернизме меня всегда раздражало его постоянное ускользание от понимания. Задумаешься – вроде все ясно, а станешь смотреть телевизор – и в голове потом практически ничего не остается. В результате со временем я начала подозревать, что постмодернизм вообще появляется в моем мозгу только в тот момент, когда я о нем начинаю думать, а стоит мне только чуточку отвлечься и оглядеться по сторонам, как тут же возникает ощущение, будто бы никакого постмодернизма нет и никогда не было. Не сомневаюсь, что на земном шаре живут миллиарды людей, которые никогда не подозревали, что в сознании отдельных личностей во время сильного умственного напряжения возникают подобные смутные видения. А может, это и есть самая характерная и определяющая особенность постмодернизма: он существует только в момент, когда о нем размышляют, причем исключительно в головах тех, кто это делает? Встречаются же в природе элементарные частицы, которые, как мне приходилось слышать от ученых-физиков, совсем не имеют «массы покоя» и способны существовать исключительно в движении. В искусстве тоже вполне могло появиться похожее явление. Тогда многое становится понятно. В частности, и то, что, вероятно, еще ни одно художественное явление ранее не порождало такого количества рефлексий, диссертаций и книг в момент своего актуального существования. Обычно исследования появлялись уже задним числом, когда то или иное течение в искусстве себя полностью исчерпывало, становилось достоянием истории, и искусствоведы и философы могли все более или менее спокойно охватить обобщающим взглядом, объективно зафиксировав его наиболее характерные черты.
А вот с постмодернизмом все не так! Складывается впечатление, что все, кто так или иначе чувствуют себя к нему причастными, ощущают эту его не совсем обычную природу и стараются как можно чаще задумываться над его особенностями, чтобы хоть как-то обозначить его присутствие в этом мире. С этой точки зрения характерным постмодернистским писателем – далеко не единственным, естественно, – является Жорж Батай, смысла произведений которого я тоже очень долго не могла уловить, хотя и перевела одну из его ключевых повестей на русский: я имею в виду «Историю глаза». Практически все в ней казалось мне совершенно банальным, примитивным, написанным грубо, второпях, и лишенным каких-либо тонкостей и нюансов, свойственных традиционным литературным произведениям. Присутствующие там описания многочисленных сексуальных извращений, вероятно, можно было бы даже назвать не описаниями, а перечислениями – настолько общими и приблизительными штрихами они сделаны. Героев этого произведения тоже можно отличить друг от друга разве что по именам. В общем, ни дать ни взять тот же с геометрической простотой очерченный «Черный квадрат», только в литературе. Оба эти произведения как раз и объединяет то, что, если просто попытаться на них смотреть (в случае с «Квадратом») или же читать (в случае с «Историей глаза»), то практически невозможно представить человека, который был бы способен получить в результате этого акта какое-нибудь, хоть самое минимальное эстетическое удовольствие. А все потому, что сами по себе ни эта картина, ни эта книга не существуют. Зато посвященные этим произведениям многочисленные исследования и научные труды придают им в глазах окружающих вес и значимость, даже если почти никто этих исследований и не читал, а только слышал о них, или же читал, но почти ничего не понял.
