В апреле 1944 года полк Жюля, а с ним и Ника, перебрались из Бизерта в Неаполь, а оттуда в Казерту, где Ника была включена в Комитет военных захоронений. В ее обязанности входило опознавать тела погибших солдат, оставшихся лежать на полях сражений. Она выполняла эту тяжкую повинность, следуя за полком мужа, который пролагал себе путь через Европу, к окончательной победе. В ожесточенном сражении под Гарильяно, где немцы занимали позицию на холмах и на шоссе и едва не разбили его батальон, Жюль чудом избежал гибели: снаряд разорвался в нескольких сантиметрах от его головы, и на время барон де Кенигсвартер оглох и ослеп. Союзники упорно продвигались вперед, одерживая одну маленькую победу за другой. Перешли «линию Густава», 23 мая овладели Понтекорво – немцы отступали на север. Жюль со своим батальоном добрался до Бриндизи, и оттуда они переправились на корабле на юг Франции, чтобы продолжить дело освобождения родины. В сентябре немцев изгнали из Лиона, в октябре – из Роншампа. Затем солдаты «Свободной Франции» двинулись на север, перевалили через заснеженные Альпы и в начале 1945 года вышли к Турину.
Как только в августе 1944 года был освобожден Париж, Ника обосновалась там и жила то в семейном особняке Кенигсвартеров, то у Ротшильдов на авеню Мариньи – там же останавливался и ее брат Виктор, когда прибыл в Париж по поручению MI5. Малькольм Маггеридж рисует нелицеприятный портрет Виктора в своих мемуарах «Хроника растраченного времени». Отчасти и это описание помогает понять, почему со временем Ника пожелала дистанцироваться от Ротшильдов.
«Для Ротшильда этот особняк на авеню Мариньи был и „домом вдали от дома“ – и в то же время тюрьмой. Поселившись там, он сделался пусть не де-юре, но де-факто главой семьи. Время от времени в особняке появлялись «младшие» Ротшильды, изъявляли свое почтение. Виктору вроде бы и нравилось, что они заглядывают ему в глаза, и вместе с тем он тяготился их присутствием: в его характере заносчивость причудливо смешивалась с застенчивостью. Между клубом «Уайт» и Ковчегом, между Ветхим Заветом и Новым, между Кремлем и палатой лордов – где-то между он потерялся и с тех пор метался, не находя пути. Глубоко в нем прятался ранимый, восприимчивый, трогательный, подчас достойный любви человек, но поверх наросло столько слоев и самоуверенности ученого, верящего в непреложность фактов, и столь же нелепой уверенности, что все должны поклоняться его богатству и славному имени, что эта глубина открывалась крайне редко».
