Для Ротшильдов гибель Чарлза стала страшным ударом. Утрата любимого сына, родича, брата, отца – но также и главы британской ветви семьи. Смерть Чарлза погрузила их не только в скорбь, но и в стыд.
В 1923 году самоубийство считалось преступлением – вызовом закону, обществу и монарху. От Мириам, Ники, Виктора и Либерти несколько лет скрывали подлинный характер недуга их отца, а спустя годы добавилась и вторая тайна: они не могли выяснить также и обстоятельства его смерти.
Самоубийца оставляет пережившим в наследство смятение, гнев, вину, скорбь и неизбывную утрату. Самоубийца дезертировал, а родные покинуты в вечной тьме: никто не ответит на их вопросы, никто не рассеет их ужас. Всегда будет, пусть мельком, тревожить мысль: то или это надо было сделать по-другому – и такого не случилось бы. Живые сражаются с неизбывным желанием дотянуться до прошлого, схватить беглеца, удержать его, уговорить. Дети страдают так же, как взрослые, но им недостает опыта и понимания для того, чтобы как-то умерить эту реакцию. Только представьте себе, как это могло повлиять на ребенка, особенно если никто не брался помочь малышу осмыслить его страх, отвергнуть его или принять. У Ники и ее сестер и брата не только не нашлось взрослого, который им в этом бы помог, но дети с тех пор жили в постоянном страхе, что нечто подобное случится с их матерью или с кем-то еще из близких. И липкий ужас: ведь это может случиться и с нами? Не стоим ли мы на узкой ступеньке, с которой в любой момент рискуем свалиться?
Как отзовется это на ребенке, когда он достигнет отрочества? Проявится тревожностью или иными расстройствами или же поведенческими чертами? Медицинские и психиатрические заключения по этому вопросу одновременно и неполны, и всеохватывающи: у детей самоубийцы проявляется множество симптомов, от страха перед близостью до суицидальных склонностей и наркомании. Без травм никто не вырастает, но, как формулирует детский психиатр Элис Миллер, «эмоциональное расстройство возникает не из-за перенесенной в детстве травмы, а потому, что не было возможности выразить травму». Ника и ее сестры ни с кем не могли проговорить свое несчастье, им пришлось пройти через скорбь самым трудным путем – в одиночестве и в молчании.
Ника с ранних лет познала те страшные формы саморазрушения, к которым ведет подавление своих потребностей и природного жизнелюбия. Потому-то и взрослой она рвалась из любой ловушки, не соглашаясь жить несчастливо. Потому же годы спустя она пожертвует собственной свободой, чтобы спасти от тюрьмы Телониуса Монка, и будет сражаться кулаками и зубами, добиваясь для своего друга возможности дожить свои последние годы мирно, подальше от публики.
