После, так сказать, смотрин мы усаживаемся пить чай, и матушка все заглядывается на бескрайнюю гладь Дола.
– Рыбки бы тут половить… – мечтательно вздыхает она.
– Легко, – кивает Азамат. – Лодка есть, снасти тоже, можем завтра утром выбраться.
– Правда, что ль? – удивляется матушка. Потом щурится. – А прикормить?
Азамат смеется.
– Ты просто очень хочешь в лодке по Долу покататься. Ладно, сейчас устроим. Только переоденься, ради богов!
Матушка даже не спорит. Я показываю ей комнату, в которой она будет спать, и через пять минут она выходит в плотных широких домотканых женских штанах и кожаном жилете с грубыми металлическими заклепками.
– Ну я собралась! – бодро сообщает она. – Где у тебя лодка?
– Сейчас все будет, – усмехается Азамат, которому тоже надо переодеться во что попроще.
Ему, как и ожидалось, надарили тонну подарков, и поток все не иссякает, так что он теперь на людях исключительно в дареной одежде ходит, да и камней на нем болтается, как на Ирлике, по крайней мере на работе. Самое забавное – это серьги. Уши у Азамата не проколоты (на Муданге этого вообще не делают), а серьги вешаются на дужки вокруг уха, как очки. Первые месяца два Азамат стонал и выл, что отвык носить украшения, уши у него чешутся, пальцы от колец не гнутся и шея устает, не говоря уж о том, что выглядит он смешно в таком наряде. Но ничего, довольно быстро привык обратно. В молодости-то он любил приодеться.
Еще мне пришлось выдержать небольшую стычку с Советом Старейшин из-за Аравата. Он написал Старейшине Асундулу, что отменяет отречение, так что Азамат теперь официально считается его сыном. Сам Азамат по этому поводу предпочитает молчать и сохранять отсутствующее выражение лица. А я исхожу ядом – хорошо устроился старый гриб, как сын Императором стал, так конечно, признал мгновенно! Я даже не поехала его осматривать повторно, Янку послала, а то ненароком отравлю.
Но это все Совета не касается, только нашего духовника немного, а он обязан сохранять тайну исповеди и не может сообщить на Совете, что сын и отец, мягко говоря, не в лучших отношениях. Правда, по-моему, это и так должно быть понятно, но… Муданг… В общем, Совет намекнул Азамату, что раз у него теперь снова есть отец, то нехреново бы постричься. Азамат, как всегда, промолчал, но мне почудилось, что он колеблется. Я побегала по потолку, покудахтала, подняла Унгуца посреди ночи и принялась его пытать, как можно избежать экзекуции. Он два дня просидел в архиве, пока я бдительно караулила Азамата, чтобы не дай боги не поддался на провокацию. Наконец Унгуц возник на пороге Дома Старейшин, покрытый библиотечной пылью, и, чихая, объявил, что до сих пор Императорами Муданга становились исключительно старшие мужчины в семье и, соответственно, волос никогда не стригли. А если стричь, то встает вопрос, куда девать остриженное, так чтобы никакой злоумышленник ни одного волоска не спер, а то ведь по волосу порчу навести – нечего делать. К тому же следует прибавить, что существуют гимны, восхваляющие Императора, где его именуют «Старший Отец Народа», так что хотя бы поэтому знак старшинства следует оставить. Унгуц приводил еще какие-то веские мифологические доводы, которые я не совсем поняла, но в итоге Совет единогласно принял решение оставить все как есть.
