Верзила протянул руку за ножом, и мы увидели наколотую на ней голую женщину. Старик Джордж оттолкнул меня и, пригнув голову, врезал ему. Татуированный свалился, как тряпичная кукла. Все, кроме ирландки и старика, которые теперь сидели за тем столиком, откуда ушла молодая пара, столпились вокруг нас.
— Дайте мне его увести, — просил я.
— Сейчас я наведу порядок, вот увидишь, — сказал Джордж весело. Он замахнулся, и они бросились врассыпную.
От пивной до его дома было всего четверть мили, но шли мы добрых полчаса. Скоро я понял, что он вовсе и не хочет домой. Ему хотелось плясать, вертеться вокруг фонарей, качаться, выкидывать всякие штуки или где-нибудь в уголке разговоры разговаривать. Но потом он протрезвел и к себе меня не пустил.
— Тебе здесь не место, малыш Артур, — сказал он. — Уходи, все будет в порядке. — Он сел на каменное крыльцо и задрал голову. — Хоть бы одна паршивая звездочка. В первый раз на небо поглядел за столько лет, а они все, как назло, попрятались.
— Это потому, что туман с моря принесло.
— Не морочь себя, — сказал он. — Звезды дают людям надежду, и поэтому всякая сволота нарочно пускает дымовую завесу, понял? Там, наверху, столько света, что ослепнуть можно. Беги домой, малыш, и постарайся жить так, чтоб из тебя вышел толк.
— А как это сделать?
Он понурился и стал теребить свой потрепанный плащ.
— Не знаю. Есть миллион дорог для того, кто не думает о себе. Я старик дошлый, верь моему слову.
— А вы как, ничего?
— Ничего. Ступай.
— Ну что ж, пока…
— Пока. Или нет, обожди-ка, малыш: говорил я тебе, что получаю теперь долю от подрядчика? На прошлой неделе загреб десять шиллингов чистоганом.
Меня будто громом ударило.
— Вот как, — пробормотал я.
— Да, вот так, — сказал он. — По кому же у нас нынче поминки — по Сэму, по моему племяннику или по мне?
— Лучше бы вы ушли оттуда, как я.
— Уши вянут тебя слушать, — сказал он с насмешкой. — Разве может старая птица улететь с насиженного гнезда? Мне уж поздно начинать сначала.
Я хотел сказать ему, что еще не поздно, но ничего не мог посоветовать. Я подумал только, что он счастливый человек, если может еще радоваться жизни, быть не под высотой 60, а над нею и еще выше, где все залито светом. Но я не был так глуп и знал, что он не ждет от меня ответа.
Вопросы он задавал самому себе, как заживо погребенный стучит в крышку гроба, зная, что никто, кроме него самого, не слышит.
— Очень жаль, Джордж, — сказал я. — Прощайте.
— С богом, — сказал он.
