В конце коридора, как видно, была кухня с большой чугунной плитой и расколотой раковиной. Мой фонарь был слишком слаб, чтобы я мог хорошо разглядеть красивые лепные бордюры в других комнатах — на них были кролики или, может, зайцы, дубовые листья, автомобили, кукурузные початки. Потом я увидел еще одну дверь. За ней был крытый коридор, который полого, без ступеней уходил куда-то вниз. Он был как пещера. По одну его сторону были маленькие каморки, и в каждой по стенам — ряды каменных ящиков. Вокруг валялись осколки толстого стекла; в одном ящике лежала целая бутылка, тяжелая и пустая.
Дальше коридор, словно бы поперхнувшись, сбегал вниз уже круче и обрывался в пустоту, так что я чуть не загремел оттуда. Не знаю, что меня остановило. Я стоял на высоте футов пятнадцать-двадцать над оврагом, поросшим кустарником. Под кустами журчал ручеек, будто кто-то играл на маленьком ксилофоне. Я представил себе, что лежу там по целым дням, гляжу вверх сквозь ветки и слушаю, как звенит вода, — жду голодной смерти. Говорят, когда есть вода, можно гораздо дольше продержаться. Мне показалось, что за углом дома виден свет, и я погасил фонарь. Светилось окно, должно быть, в подвале. Свет манил к себе, и я, снова поднявшись наверх, обошел дом по коридору. Послышались какие-то странные звуки и возня. Посреди лестницы я остановился и стал думать, кто же зажег этот огонь. Так я постоял немного, потом огляделся и посмотрел на небо, по которому бежали облака, рассекая луну на дольки. Была не была, решил я, здесь все равно страшней, чем внизу, и пошел дальше.
Пошел, конечно, не сразу. Сначала я отыскал окно. Сквозь уцелевшее стекло я увидел человека, который сидел чуть ли не на самом костре. Он все время шевелил дрова палкой, и я подумал, что он жарит форель или по крайней мере кипятит чай. На худой конец — разогревает банку вареных бобов. Видимо, он услышал мои шаги, и, когда я вошел в дверь, которая уже лет двести висела на одной петле, он вскочил и прижался к стене, готовый к драке. Борода, не бритая, наверно, несколько месяцев, налитые кровью глаза. И еще — нос. Я говорю про этот нос, потому что сроду такого не видал — он был кривой и чуть ли не длинней бороды, хотя, конечно, это только так казалось.
Я вошел, стараясь не смотреть на его нос, бороду и длинные лохмы. Сам не знаю почему, я крикнул: «Все в порядке, приятель!» Он ничего не сказал, но, братцы, ох, и разило же от него! Как от выдры — не пивом, а скорее тухлыми яйцами и сыром, который пролежал месяц на раскаленных углях рядом с куском вонючего мяса с живодерни. Но в подвале было тепло, и я поискал глазами, на что бы сесть. У костра стояло ведро, накрытое доской. Пока я грел руки, он все время стоял в углу, не глядя на меня. Мне было страшно, но это еще ничего, — понимаете, я ожидал встретить там старину Краба, отмывающего кровь с рук. И я почувствовал такое облегчение, что даже этот чудовищный нос меня не смутил. Я тер руки, поглядывая на него на случай, если он на меня бросится, и недоумевал, где же чайник.
