Пришла беда — отворяй ворота. Я вошел в миссию «Золотая чаша» с ощущением чистоты, свежести и уверенности, но через десять минут от всего этого и следа не осталось. Честное слово, я никогда не был согласен с ними насчет религии. Но куда денешься, порой какое-нибудь словцо тебя и зацепит. Я очень уважал пастора. Я чувствовал себя виноватым, что прихожу из-за его дочери, и он мне действительно нравился.
Редкой доброты был человек.
Еще в молодости он уехал из нашего города, долго скитался по свету и, наконец, попал в Лондон. Голодный и слишком гордый, чтобы просить милостыню, он бродил там как неприкаянный, а потом попал в «Колни-Хэтч», лондонскую свалку для психических. Не в самую больницу, конечно, а так, вертелся около нее. Потом он купил билет за пять фунтов и уехал в Канаду, а там батрачил года три на какого-то полоумного фермера, потом рубал уголь в западной Виргинии, где во время забастовки бог спас его от полиции, вызволил из шахты перед самым взрывом и спасал еще трижды. Под конец он попал в миссию Бронкса, где ему пришло в голову вернуться домой и начать самому проповедовать слово божие. Жена у него умерла. На его доходы не прокормиться и воробью, но он поет, как дрозд. Он родился добрым и сумел таким остаться.
В тот вечер он говорил в проповеди про святого Петра и попал не в бровь, а в глаз; всякий раз, как он смотрел на меня, у меня на душе кошки скребли, потому что я собирался бить ни в чем не повинного мальчишку; не Мика Келли, который, как бы его ни отделал Носарь, все равно заслужил еще больше, а того, который пойдет с ним домой и ничего плохого мне не сделал. Я не знал даже, как его зовут.
Если б я остался еще хоть на минуту, то уже не пошел бы никуда. Так что когда святой Петр стал греть руки у костра, я выбежал на улицу, а Дороти за мной.
— Куда это ты, Артур Хэггерстон?
— Мне надо повидаться с приятелем.
— Отчего ж ты раньше не сказал? Все удивились. И что подумает папа — ты ушел посреди проповеди!
— Мне очень жаль.
— Еще не поздно все исправить. Дело не только в проповеди — он мечтал сегодня сыграть с тобой в шашки.
— Мне очень жаль.
— Вот заладил одно и то же, придумал бы поновей что-нибудь. Ты даже не извинился.
Я молча посмотрел на нее.
— Глупый ты, глупый, — сказала она. — Скажи хоть, что это за приятель.
— Один из наших ребят, — пробормотал я.
— Тот, противный, которого ты приводил в прошлом году?
— Твой отец так не сказал бы.
— Ну, кто-то должен сказать тебе правду для твоего же блага.
