В этом голосе была искренность. Он звучал, как флейта, которая вместо нот наигрывает слова. Читала она нараспев.
Словно она за меня молилась, и молитва была похожа на стихи:
Господи всеблагой,
Милосердный Христос,
Свой пресветлый лик Не отринь от нас.
Господи, с престола воззри твоего,
Господи, яви нам милость твою.
Спаситель, даруй исцеление души
Недостойным рабам своим.
Господи, спаси и помилуй нас,
Помилуй наш грешный мир,
Не оставь молодые души,
Ввергнутые в пучину греха.
Боже, единый и милостивый,
Услышь моление мое,
Исполни меня духом твоим
Человеческого ради спасения
И сподобь хоть одну душу грешную
Обратить ко вере святой Аминь!
Они спели еще один гимн, и какой-то мужчина прочел короткую молитву, но я слышал только голос девушки, звучавший, как флейта. А потом они стали расходиться. Я весь дрожал — слишком много было переживаний для одного вечера — и не затесался вовремя в толпу, пока они разговаривали, К тому же я хотел увидеть эту девушку. Мимо меня прошли десятка два людей, а она все не показывалась. Я уже решил уйти — правда, дверь церкви была открыта, и я слышал чей-то голос, но приходилось рисковать.
Я спустился с лестницы. Но тут из двери вышел старик, обнимая за плечи девушку.
— Давно уж не было такой удачной службы, как сегодня, Дороти, — сказал он. Потом поднял глаза и увидел меня. Надо отдать ему справедливость — он не рассердился и не стал орать.
— Здравствуй, брат, — обратился он ко мне. В первый раз в жизни меня назвали братом, и я не знал, что отвечать.
— Здравствуйте, мистер, — сказал я.
— Это мой папа, пастор Джонсон, — сказала девушка.
— Очень приятно, — сказал я.
Теперь я по крайней мере знал ее имя и фамилию — Дороти Джонсон; но я чувствовал, что пройдет немало времени, прежде чем я решусь взглянуть ей прямо в лицо, да и вообще неизвестно, решусь ли. Когда я теперь думаю о ней, то не могу вспомнить, как она была одета, — кажется, в бумажное зеленоватое платье с поясом. Но это не имело никакого значения, точно так же как ее рост, фигура, лицо. Немного, правда? Я хочу сказать — немного для того, чтобы сохранить в памяти на долгие годы, может быть, на целых шестьдесят или семьдесят лет. Светлые волосы, серые глаза, не накрашенная, одета просто — я хочу сказать, ей незачем было украшать себя, во всяком случае для меня. Другое дело — ее голос и вера.
Клянусь, никогда в жизни я не встречал такой девушки. И такого человека, как ее старик: высокий, худой, лысый, с добрым лицом и острыми глазами.
