В армию я пошел совсем мальчишкой. Служил в Индии, потом попал в Египет, проторчал там, покуда не началась война, а закончил в Италии, и, скажу я вам, туго мне там пришлось — жарища, пылища.
За три или четыре года я перевидал больше трупов, чем мой старик за пятьдесят лет в своем бюро.
— Но потом вы все-таки нашли работу?
— На это понадобилось целых двадцать лет, да и то работу нашел, а ногу потерял.
— Выходит, это первая ваша работа в жизни, если не считать армии? — спросил Малыш-Коротыш.
— Так точно. Школу я кончил в шестнадцать лет, потом полгода места искал. В последний раз пытался заполучить место клерка в Комитете общественной помощи. Мой дядя был членом комитета, и еще за меня старик Келли словечко замолвил. Другой мой дядя был каноник, но он мне рекомендации не дал, сказал — не хочу своего племянника ввергнуть в пучину греха. Я со всеми в комитете договорился, и мне обещали, что место за мной.
— Ну и что же?
— У кого-то другого оказались знакомые в парламенте.
— Зато в армии небось жизнь была — умирать не надо! — сказал Малыш-Коротыш.
— Иногда солоно приходилось, а иногда и перепадало кое-что. И тогда уж, будьте покойны, старый Джек Минто не зевал.
— Это вы про девушек?
— Всех их не счесть, если б даже мне начать считать прямо сейчас и продолжать до конца своих дней.
— И вы со всеми крутили любовь?
— Если успевал.
— А как вы это делали, сержант? Как вам удавалось? — спросил Малыш-Коротыш.
— Ты еще слишком молод, тебе рано знать.
— Ну, расскажите!
— Ладно уж… Так и быть… В общем это было не так уж трудно. Во время войны этих иностранных девушек прямо лихорадка трясла…
— Ну, дальше, сержант!
— Взять хоть итальянок. Они голодали. Так голодали, что поневоле становились уступчивыми. Я видел, как в городках на По пользовались успехом такие хари, на которые в Гонконге, Карачи или Каире ни одна приличная девушка и не взглянула бы. Но лучше всего было в Риме.
— А что было в Риме, сержант?
— Там я себя чувствовал как дома, — сказал он и задумался.
— Расскажите же.
— Ее звали Лючия. — Сержант жестом показал, какая она была, и тихонько присвистнул. — Кожа белая, как слоновая кость, а волосы — черней воронова крыла.
Тут уже мы присвистнули.
— Только вы не думайте, мне с ней нелегко пришлось. Но это было просто чудо. Она жила одна, стряпала мне еду, вино покупала, все делала, но…
— Что — но? — Малыш навалился на прилавок.
— Только напьемся кофе, она будто броней оденется… Коснешься ее, а она как каменная. Кроме шуток, с этой девушкой я хлебнул горя, потому что был в нее влюблен без памяти… А вот и Носарь.
