Отношения с «главным зданием» университета у Николая оставляли желать лучшего, поэтому и назначена была встреча с директором именно в «первопрестольном». А еще молодому ученому надо было узнать о заявлении по поводу восстановления его в студентах. Что-то долго оно не рассматривалось. Думать об этом, однако, не хотелось, хотелось поскорее дописать статью с ее интереснейшим и малоизвестным в ученых кругах фактическим материалом. Но с самого утра, великолепного, изумрудного утра, какое бывает лишь в перволетье, разболелась ни с того ни с сего голова. Нужных таблеток дома не нашлось. Еще вчера висевшие на кончике пера чернила сегодня сходить на бумагу не желали.
С большим трудом закруглив статью, Николай отправился к университету чередой аптек, в которых, как всегда, того, что надо, не имелось.
Николай дошел до Державинской аптеки (называли ее так потому, что она располагалась напротив Державинского садика), но войти в высокие с витыми ручками двери не вошел: внимание привлек гул голосов, какое-то волнение-столпотворение возле памятника Державину. Стайка мальчишек перемахнула через невысокую чугунную решетку и исчезла в кустах, за которыми определенно что-то происходило. И незаурядное. Николай позабыл о головной боли, шагнул со ступенек аптеки...
У входа, с тыльной стороны сада, дорогу ему преградила втекающая в воротики колонна пионеров с отчаянными барабанщиками во главе. Пришлось обождать. Пришлось пропустить еще с десяток горячих, нетерпеливых голов. Люди весело переговаривались о каком-то предстоящем у памятника событии, о котором они хорошо знали, а он нет.
Народ, как и определил Николай еще у аптеки, собрался вокруг Державина. На постаменте памятника, зацепившись за бронзовую лиру поэта, раскаленно излагал свои мысли оратор в кургузом пиджачке нараспашку. Лицо его от напряжения покраснело, шея орельефилась жилами, точно сгустки слов шли не горлом, а непосредственно по ним.
О чем он вещал? До Новикова смысл его слов дошел не сразу. А когда он понял, о чем речь, то не поверил ушам своим, у него внутри все похолодело.
Оратор, взявшись поудобнее за скульптуру, уже не за лиру, а за руку поэта, кричал:
— Сколько можно терпеть в центре нашего города памятник вельможе и мурзе! Здесь место памяти народному вождю Емельяну Пугачеву, а не царскому прихвостню. Расселся!
Толпа ободряюще загудела, зашевелилась.
— Неча ему тут. За Пугачевым гонялся, море люда повставшего, алкая выслужиться, казнил.
