Это общежитие было четырехэтажным зданием, где студенты всех отделений жили вместе. Самое интересное, что девушки и ребята жили под одной крышей. Моя комната располагалась на третьем этаже, и дверь выходила на лестничную клетку, откуда лестница вела на верхний этаж. Поэтому я мог наблюдать за всеми, как в кафе «Сеталист». И особенно за девушками, поднимавшимися на четвертый этаж. Когда ко мне в гости приходили студенты с режиссерского отделения — Буцко и Туцко, оба из Сараева, — они распахивали настежь дверь и задавали вопросы на манер бездельников из кафе «Сеталист»:
— Девушка, не желаете что-нибудь выпить? Немного сока или, может, аперитива?
* * *
Первый вечер в общежитии был для меня безрадостным. Моему взору открылись длинные пустые коридоры, свежевыкрашенные в белый цвет, с множеством дверей. И ни одной живой души. Я решил, что долго так не выдержу, и даже стал подумывать о возвращении в Сараево завтра утром. При малейшем звуке я выскакивал из своей комнаты. Не для того, чтобы показаться девчонкам. Только по причине одиночества. Именно тогда в глубине коридора я увидел Вилко, который шел ко мне, держа в руках пачку сигарет.
— У меня нет спичек, — сказал он мне.
Я достал из кармана зажигалку и дал ему прикурить.
— Это нереально, словно сцена из фильма! — заметил я.
Вилко засмеялся.
— Как в «Пугале»? — догадался он. — Только атмосфера другая.
Он имел в виду фантастическую атмосферу, царящую в начальной сцене фильма. Огромная туча вот-вот прорвется, а за ней сияет солнце — уникальный кадр. Именно в этот момент Хэкмен и Аль Пачино обмениваются тем, что у них есть: сигаретами и зажигалкой. Эта сцена в течение долгих лет изучалась студентами, и все любители кинематографа клянутся только ею.
— Да, ты прав, — ответил я. — Ты будешь Аль Пачино, а я — Джином Хэкменом.
— Согласен! Хорошее распределение ролей.
Редкая история дружбы, чистый экзистенциализм, — нетипичный фильм для Соединенных Штатов.
* * *
Вилко был на два года старше меня и уже имел опыт создания нескольких значительных фильмов. Он был единственным крупным кинооператором, который не использовал отражающие панели. Обычно операторы злоупотребляли световыми эффектами, которые смягчали свет, падавший на лицо человека или какой-нибудь предмет. Вилко же создавал прямое, но сдержанное освещение. Он считал, что оно должно быть именно таким. Еще никому из кинооператоров не удавалось с такой экспрессивностью соединить тень и резкий дневной свет. Вилко увлеченно экспонировал человеческие лица и различные сцены. Стоя по ту сторону кинокамеры, он прославлял жизнь, а не искусство, наполняя кинокадры первобытной силой человека. Однако при всей своей ненависти к искусственности в кино, он легко влюблялся в гримерш. Это был настоящий приверженец натурализма. И он не опасался провала своих фильмов.
