Мы все чаще питались в ресторанах, что было, надо признать, совсем невесело. Отец пытался заговорить со мной о вдове, о том, что неплохо бы мне хоть разок с ней встретиться, что ей не терпится со мной познакомиться, но я не желал об этом слышать. К тому же я считал, что наше знакомство было бы предательством. В моем воображении мама все еще сидела с нами за столом. Подливая себе вина, я как-то не выдержал: «Ты ни черта ни в чем не смыслишь!» Отец ничего не ответил, лишь побледнел и потом еще долго на меня обижался. Он очень обидчивый. Дней через десять, пытаясь мне что-то объяснить, он на полуслове прервал свой монолог и сказал: «Ну да, я же ведь ни черта ни в чем не смыслю…»
Да и поссориться толком мы были не в состоянии. Отец пропускал мимо ушей мои грубости, а я намеренно шел на обострение, чтобы спровоцировать его на серьезный скандал, но вскарабкаться вверх по намазанной маслом стене нереально: стоит сделать лишь несколько шажков, как ты опять у подножия и начинаешь все по новой.
Короче, велосипедная прогулка по сельской местности подвернулась как нельзя кстати. Слабоумный тоже решил оседлать велосипед, что повлекло за собой фатальные последствия, но об этом тогда еще никто не подозревал. Выбери он кукольный фильм, может, его судьба сложилась бы иначе и он прожил бы долгую жизнь, упиваясь своим слабоумием.
Спустя три недели мы сели в поезд и укатили к месту старта нашего велопробега. Обидно, что Бронстейн в последний момент к нам не присоединился. Вероятно, из-за очередного перепоя. Этот факт так и остался невыясненным. Его заменили учителем физкультуры Схютте, целыми днями расхаживавшим в тренировочном костюме. Схютте принимал боксерскую стойку, прыгал из стороны в сторону, пружиня в своих кроссовках и демонстрируя якобы сверхъестественную гибкость. Невозможно было подолгу смотреть на его выкрутасы. Вдобавок он то и дело по-братски похлопывал тебя по плечу или давал пинка под зад, желая, видимо, быть своим в доску. При этом вид у него был отнюдь не компанейский. Стремясь заполучить наше расположение, Схютте молодился, но моложавым выглядело лишь его прыгучее атлетическое тело. Мы звали его по фамилии, означающей «стрелок». Ему и вправду самое место в армии. В том смысле, что, не блистая красноречием, он до смерти утомлял нас своей солдафонской речью.
Короче, мы здорово расстроились, что нам навязали этого Схютте. Уже на вокзале он стал цепляться ко всем из-за небрежно упакованного багажа. Присев на корточки, он затягивал ремешки на чемоданах, ловко сворачивал спальные мешки, особенно подолгу суетясь вокруг девчонок. Ван Бален, похоже, тоже был не в восторге от непредвиденного появления гиперактивного физрука, нюхом чуя угрозу для себя как руководителя рабочей недели. Он проехался по поводу нового спортивного костюма Схютте, купленного, вероятно, специально для нашей прогулки, – костюмчик был головокружительно голубой, с кроликом на груди. По стилю он идеально подходил Схютте – такому же жизнерадостному кролику. Только хотелось надеяться, что когда он будет рыть себе норку, то ненароком наткнется на мину, оставшуюся там со времен Второй мировой войны. Схютте слегка растерялся, когда Ван Бален прокомментировал его шутовской наряд.
