– Но и у меня есть просьба. Большая и серьёзная, – Александр отметил, как его собеседник подобрал и без того сжатые губы. – Те факты, что тебе доставили из Донецка, есть на бумаге?
– Не спрашивал, но думаю, что есть.
Ответ Александра не обескуражил: обозреватель мнил себя будущим политиком, и прямым ответам предпочитал уклончивые.
– Мне нужны любые бумаги на… – и тут Александру пришлось выдать фамилию конец-кого, ранее упрятанную в тройке фигурантов. – Повторяю, любые и в недельный срок.
– Ну, ты же понимаешь…
– Понимаю, – перебил его Александр, – и поэтому готов стимулировать скорость работы твоего источника. Вот здесь то, что может помочь, – и он протянул Владимиру конверт.
Тот взял его, как берут повестку в суд. Раскрыл и, о чудо, тихо присвистнул.
– Вижу, что приспичило, – обозреватель не стал изображать девицу, только что потерявшую невинность, и отправил конверт во внутренний карман пиджака.
Обсудив порядок дальнейших действий, они не ушли и от обсуждения дел житейских. Оказалось, что Владимир находился в отчаянном поиске денег. Землю под кооперативным гаражом, где Владимир, вывернув наизнанку свои и не свои карманы, построил бокс для старенькой «девятки», присмотрели какие-то могучие дяди для возведения там очередного офисного центра.
– Представь себе, когда я копнул, оказалось опять донецкие! Ну мы, конечно, организовались, разведали, вышли на кого надо, а там сказали прямо в фейс – семьдесят штук «убиенных евпаторийцев», у. е. то бишь, и ни копейкой меньше, поскольку срок бумаг, подписанных районными начальниками, истёк, да и начальников тех не сыскать. – Александр и думать не мог, что его коллега, всегда невозмутимый и сдержанный, умел так возбуждаться и переходить на городской сленг. – Короче, в мэрии готовы взять, а кто там не берёт? Вот и собираем по пятьсот. А у меня, как на грех, ну ничего, ну ничегошеньки. И никто не одалживает.
Известное дело, взгрустнул Александр, хочешь быть любим – люби сам, хочешь, чтобы тебе одалживали, – одалживай сам. А Вольдемар-то каков! Ничто нашенское ему не чуждо. И попивает, наверное, закрывшись на все замки. За эти пятьсот он разобьётся.
С Анатолием встретились в демократической пивной. Нет, не в той, которыми раньше славился Подол. Где в тяжёлые, грубого литья кружки разливалось бочковое жигулёвское; где на голых столах из гранитной крошки высились холмы красных панцирей, обсосанных до хруста длинных рачьих ног, клешней и шеек; где на стенах, столах, на полу и даже в карманах слоилась перламутровая чешуя; где дым от красной «Примы» – коромыслом; и где все – братья. Не осталось в Киеве ни одной такой пивной. Ни одной! С-кажите, други любезные, куда же теперь деваться киевскому мужику? Где отвести душу? Негде. Тогда зачем мужикам такой Киев?
