До свадьбы Екатерина могла развеяться, отдохнуть душой в обществе молодых подруг. Теперь такие девичники были запрещены по распоряжению обер-фрейлины великой княгини, мадам Краус. Долгие часы проводила она в полном затворничестве, лишенная своих любимых развлечений, которые, по мнению государыни, были для жены престолонаследника рискованными. Сидя в четырех стенах одна в жаркие летние дни, она сожалела о том, что не выехала на охоту или в путешествие вместе со своим двором. Сожалела и пыталась поверить, что это ей во благо.
Каждую неделю осенью и зимой устраивались два бала-маскарада: один во дворце, а другой в доме какого-нибудь видного сановника. Это были церемонные, скучные вечера. Поведение малочисленных гостей отличалось чопорностью, которую не могли скрыть никакие маски. Они лезли из кожи вон, чтобы соблюсти все правила высшего приличия. Императрице очень нравилось производить фурор своим появлением на этих балах. У порога она приостанавливалась, привлекая внимание всех гостей к своей фигуре в пышной струящейся мантии, со всеми орденами империи, сверкавшими бриллиантами у нее на груди. Часто она покидала салон и возвращалась снова, но в другом платье. Так происходило два-три раза за вечер.
У Екатерины не было выбора: она должна была посещать эти балы и притворяться, будто получает огромное удовольствие в скучном и мрачном обществе, рядом с мужем, который, не таясь, флиртовал сразу с несколькими дамами. «Притворяешься, словно тебе весело, — вспоминала она много лет спустя, — но глубоко внутри скрывается смертельная скука». Да, скука просто убивала ее. При дворе, где лишь половина вельмож могла читать (женщины, в целом, были образованнее, чем мужчины), и только треть придворных могла писать, где господствовало невежество, а искусством вести живую, интересную беседу владели очень немногие, Екатерина изголодалась по просвещенному обществу.
Изредка появлялся какой-нибудь утонченный гость, вроде шведского графа Гилленбурга, и вносил свежую струю, но по большей части, писала Екатерина, «было совершенно бесполезно заводить разговор об искусстве или науке, потому что все они были необразованными. Ругательства сходили за остроумные замечания».
Временами ее одолевала глубокая хандра, «которую не могли рассеять никакие увеселения, разговоры, вкусная пища, доброе отношение и участие», — писала она, оглядываясь на пережитое. Неудивительно, что Екатерина плакала и вся сжималась от страха, когда фрейлины, застав ее в слезах, звали доктора.
