В полутьме, где мерцали свечи, отбрасывая бледный свет на стены, украшенные поблескивающей мозаикой и картинами, София опустилась на колени, повторяя священные слова, которые сопровождали ее переход в православную веру. Золотые канделябры, высокие подсвечники, иконы в ризах, усыпанные алмазами, высоченные фрески — все это пышное великолепие смиряло и подавляло чувства. София ощущала душный запах благовоний, слышала стройное, мелодичное пение церковного хора, которое взлетало под самый купол огромного храма и парило там. Яркие краски, блеск золота сливались у нее перед глазами, когда она, завороженная, чуть покачиваясь, стояла на коленях, ощущая ими мягкую шелковую подушечку.
Вот уже три дня она соблюдала пост, очищая себя перед принесением клятвы богу. У нее кружилась голова, чувствовалась слабость во всем теле, но в ее памяти с кристальной ясностью отпечатались русские слова, которые она с таким трудом выучила наизусть, повторяя их, как попугай, за своим учителем русского языка Василием Ададуровым. Искусство зубрежки было ей не в диковинку. Она постигла его еще совсем маленькой девочкой, когда пастор Вагнер угрозами заставлял ее учить отрывки из Библий и она часами просиживала, сгорбившись, над книгой.
Слова клятвы, которую она учила к этому дню, написал для нее Симон Тодорский. Он попросил сделать немецкий перевод, чтобы она поняла смысл сказанного. Однако при крещении она должна была все произносить по-русски, так же, как и православный вариант никейского символа веры. В общей сложности она выучила примерно пятьдесят рукописных страниц русского текста и надеялась, что сможет прочесть их наизусть если не с полным пониманием, то хотя бы с убеждением.
Рано утром сама императрица одела ее «в платье, которое как две капли воды было похоже на ее собственное, из алой парчи с серебряной каймой. Елизавета все больше обращалась с Софией как со своей собственной дочерью и почти весь день не отпускала ее от себя. После выздоровления Софии они вместе совершали прогулки, обедали, посещали балы, концерты и другие зрелища. София тогда смотрела на императрицу как на «божественное создание», писала она потом в своих мемуарах, «лишенное всех изъянов». Ей приходилось быть свидетельницей внезапного гнева Елизаветы и ее неожиданных, диких капризов, но ее согревало тепло и материнская нежность женщины, которая была значительно старше ее годами. Уважение и благодарность Софии не знали границ. Она все еще робела в присутствии Елизаветы, но испытывала к ней глубокую привязанность.
