Как на поле ковыльное вышел злой великан,
Думал русского тот печенег извести, растоптать, изрубить.
Но бороться с поганым стал юноша Ян Усмошвец.
Не хвалясь, не грозясь, великана за глотку рванул,
Как железом рванул ее, наземь бросая бойца,
И поганый подох, словно бешеный пес в ковылях.
И теперь гусляры Яну храброму славу повсюду поют,
И великому князю Владимиру честь воздают.
— Вот это песнь, достойная героя, — сказал Владимир Святославич. — Пусть застолье осушит кубки за здоровье моего богатыря Яна Усмошвеца. Вечным памятником будет герою город, который я заложу на месте его подвига.
— Верно, Владимир Святославич! — вскричал воевода Блуд. — У великого князя должны быть и великие герои!
— Хорошую ты подсказку молвил, воевода, — усмехнулся князь. — Но раз ты сказал, тебе ее и творить на деле надлежит.
— Какую подсказку? — удивился Блуд, усиленно морща лоб: что, мол, я брякнул спьяну?
— А о богатырях. Вот Ян у нас случайно сыскался, не явись нужда в единоборце — и мял бы юноша до скончания века кожи. Неужто Русская земля скудна богатырями?
— Н-нет, — с готовностью махнул рукой Блуд, задев рукавом и опрокинув свой кубок на стол. — Их на Русской земле немало.
— Вот ты мне их и станешь выискивать, воевода.
— Я? — удивился Блуд. — Пошто я?
— Пото, что сам мне это подсказал, стало быть, и дума о том близка тебе.
— Но как?
— Не сам, конечно. Пошлешь по городам и весям бирючей, они объявят, что ко двору своему я зову служить самых сильных и храбрых мужей. Соберешь дюжину, поклонюсь тебе, будет сотня таких, щедро награжу. Стану всех их у самого сердца держать. Постарайся, Блуд, потрудись.
А виновник столь торжественных песнопений и похвал сидел по правую руку князя в новом кафтане с расшитым серебряной нитью оплечьем. Смущенный и оглушенный внезапно свалившейся на него славой, он и слова не мог вымолвить путного в ответ на обращение к нему окружающих. Лепетал лишь одно:
— Спаси Бог вас, спаси Бог… спасибо.
Владимир Святославич нет-нет да взглядывал ласково на смущенного юношу, похлопывал по спине:
— Ты что ж не ешь, не пьешь, Ян?
— Спасибо, — бормотал тот в ответ.
Где ему было, вчерашнему кожемяке, мявшему прокисшие, вонючие шкуры, сразу обвыкнуть в новой роли княжьего милостника, есть с серебряной тарели вкусные сладкие блюда, пить заморские вина.
Правда, старый Усмошвец вполне справлялся со свалившимися, отчасти и на него, благодеяниями князя, уплетая за обе щеки все, что ставили перед ним, выпивая до дна то, что наливали ему в кубок, — вино ли заморское, медовуху ли, сыту ли. Однако в разговоры, как и сын, не вступал, хотя ох как хотелось старому прихвастнуть, что это он — он породил такого молодца.
