— Он мне повелел купить, а я бы рад, да нигде багряных нет. Из Царьграда, сказывают, их вывозить запрещено.
— Вот что, Кривой, ступай к своему князю. Обойдется и без багряных паволок.
В бане стало тихо, лишь где-то с полка редко падали капли.
Прокл грустно вздохнул:
— Эх, видать, придется мне последнего глаза лишиться.
— Что так-то?
— Думаешь, великий князь спустит мне неисполнение?
— Да, крутенек твой хозяин, чего там.
— Послушай, Могута, ну ради меня, моего единственного глаза ради, сотвори доброе дело. Я хорошо заплачу.
— Сколько?
— Сколь скажешь.
— Десять золотых.
— Хорошо. Договорились, — обрадовался Прокл столь разумной цене, купец заломил бы во много более. А разбойничек ничего, не жадный.
— Так, значит, говоришь, на корме под настилом?
— Да, да. Только их, боле ничего не надо. Купца Спирой звать.
— Спира, Спира, — повторил Могута и хлопнул Прокла по коленке. — Договорились. Через три дня, нет, через четыре подъезжай к пьяному дубу, что на Вышгородской дороге. Один и безоружный. Понял?
— Понял.
— Свистнешь три раза, я выйду. Приедешь с отроками, не увидишь ни меня, ни паволок никогда.
— Да ты что, Могута, рази я позволю.
— Вы все позволяете. Молчи. Перуна вон в воду спихнули, народа не спросясь. А Могуту обмануть вам что плюнуть.
— Я побожусь.
— Не верю я в вашего Бога. В общем, договорились, про золотые не забудь.
Могута поднялся. Встал с лавки и Прокл, но Могута надавил ему на плечо, посадил обратно:
— Посиди, Кривой, ночку в бане, чтоб я с женой мог спокойно переспать. А на зорьке тебя выпустят. Сиди. Да смотри, не вякни кому, что меня в городе видал. Сболтнешь, пожалеешь.
— Да ты что, Могута, какая мне корысть?
— Знаю какая. Небось за мою голову князь награду обещал.
Прокл слышал, как Могута вышел, подпер колом дверь, наказал из-за двери негромко:
— Не вздумай сам выбираться. Отдыхай.
Ничего себе «отдыхай» — в бане на мокрых лавках. Впрочем, в походах и хуже бывало. Не привыкать.
Прокл откинулся на теплую стенку, прикрыл глаз, надолго затих, слушая, как капают редкие капли. Не заметил, как задремал, но, повалившись на бок, тут же очнулся. Понял, надо как-то устраиваться. Встал с лавки, ощупью нашел полок, мокрый веник на нем, рукой провел по доскам, сметая лишнюю мокрядь. Забрался на полок, на веник положил шапку, на нее и умостил голову. Долго не мог уснуть. Лишь после третьих петухов задремал, когда уже стало сереть крохотное оконце, затянутое бычьим пузырем.
Проснулся от шороха за дверью. Слез с полка, толкнул дверь, она отворилась, но за ней никого не было. Догадался: «Видно, баба отпирала, а Могуты, чай, и след простыл». Заходить в избу не стал, прошел через двор в узкий переулок, по нему, обжигаясь высокой крапивой, выбрался на улицу к Лядским воротам.
