Маму свою он в рассказах неизменно называл матушкой, а не мамкой, как почти все местные. В первую же ночь, ту, купальскую, он сообщил, что его матушку зовут Любовью, и все, что она делает в жизни, она делает с любовью. Эти слова намертво вырезались в Катиной памяти, как эталон всех слов на земле. А об отце не говорил почти никогда, если и упоминал, то вскользь, в прошедшем времени. Катя даже думала, что его семья неполная, как и у нее. Но однажды узнала, в чем дело. Они условились встретиться в восемь, на «пятачке». Но до встречи оставалось еще десять минут, а девушка уже была готова, и решила не дожидаться, а пойти навстречу. Не чувствуя под собой дороги, предвкушая скорую встречу, она почти бежала, и спохватилась только у калитки. Остановилась и, уцепившись за опору навеса, заплетенного виноградом, заглянула через забор.
– Степка, сучий потрох, куды вчера обрезок шалёвки[6] подевал?
Это произнес помятого вида мужичонка, седой, лысоватый и явно выпивший. Судя по красно-сливовому носу и одутловатому лицу – выпивший не в первый раз.
– Бать, иди уже в дом, а? – лениво отозвался Степа откуда-то из глубины двора. На пороге хаты появился Костя, свежий, подтянутый, с влажными еще волосами. Он быстро спрыгнул с крыльца.
– А ты куда это собрался? Опять шляться? – это явно относилось к нему. Костя не ответил, распахнул калитку и оказался нос к носу с оторопевшей Катей. На лицо его набежала тень, но он тут же справился с собой, крепко стиснул Катю.
– Привет, мавочка. Пойдем-ка, – и увлек за собой.
А спустя пару дней, утром возвращаясь с рынка вместе с Аленой, Катя увидела Костю. Тот вел, почти волочил на себе отца. Мужчина бестолково перебирал непослушными ногами, и глаза его бесцельно и осоловело блуждали, ни на чем не задерживаясь. Катя посмотрела на Костю, и ее сердце болезненно кольнуло. Он не глядел по сторонам, и поэтому не заметил их. Его взгляд был устремлен ровно вперед, губы упрямо сжаты, и двигался он с усилием, но быстро. Когда отец что-то бессвязно залепетал, Костя встряхнул его, как куль, и потащил дальше. Катя отвела глаза и заметила, что Алена тоже все видела.
Вечером Катя вернулась точно к ужину, когда Алена уже резала хлеб и накрывала на стол. Катя чмокнула ее в щеку и заглянула в эмалированную мисочку, прикрытую блюдцем.
– Мммм, долма[7]!
– Да. Остыла только. Погреть?
– Нет! – Катя шустро подцепила пальцами темно-зеленую, плотно свернутую долму и отправила в рот.
