Внезапно самолет как будто встал на дыбы и пролетел над холмом; мне показалось, что он оказался во власти яростного ускорения. И еще мне показалось, будто в этом ускорении, от которого содрогалось все пространство, я тоже принимаю участие, словно оно поселилось во мне, внутри моего собственного тела. А Сент-Экзюпери лукаво и почти по-мальчишески заметил: «Мне хотелось произвести на вас впечатление…»
Тот, кто не пытался разбудить спящего Сент-Экзюпери, не знает, что такое сон. Однажды я взял на себя заботу разбудить его перед ранним вылетом. Я окликал его. Безуспешно. Потом я легонько потряс его за плечо. В ответ услышал лишь глухое ворчание. Я настаивал. Глухое ворчание сменилось гортанным раскатом, очень напоминавшим шум далекого моря. Затем, опершись на руку, он одарил меня взглядом, в котором возмущение боролось с удивлением. И снова улегся, отправившись в царство сновидений, такое неколебимое и такое грандиозное, что нельзя было не ужаснуться несметному количеству снов и бессознательных видений, которое в нем заключалось. И пока он снова погружался в сон, трудно было поверить, что весь мир, море, земля и планеты, остановив свой бег, не заснут, настолько это погружение было заразительно.
Моя душа в пасмурные дни
В романах салонной эпохи непременно присутствовал персонаж блестящего собеседника. Довольно часто он был естественным и непринужденным. Однако его естественность была салонной. И мир тоже. Сент-Экзюпери имел обыкновение парить над Кордильерами и над системами. И само пространство было для него поэзией.
Тем, кто его не знал, могло показаться, что его стиль разговора был напряженным, резким, императивным. Словом, это был стиль человека деятельного, каким в театре обычно представляют руководителя и исследователя. Так вот, тон моего друга был почти всегда доверительным. Без пафосного налета, слегка приглушенный.
Редкий человек не повышает голос в споре, если он понимает, что его доводы неубедительны. Спор, как говорится, со временем накаляется. И тогда уже требуется победить, а не убедить. Аргументы становятся своего рода оружием. А дискуссия превращается в собачий лай. Она переходит в полемику. Мне никогда не доводилось слышать, чтобы Сент-Экзюпери изменял так называемому общему тону беседы. Таким образом он не только проявлял вежливость или умение владеть собой. Он презирал полемику, считая ее проявлением злобности или преднамеренным нежеланием принять точку зрения собеседника.
