— И ничего она нам не сказала, — огорченно говорил Семен Епифанович, — мы ее и так и этак спрашивали… «Нет, — говорит, — я женщина честная». Вот тебе и честная! А потом закрыла совсем глаза и ничего не стала отвечать. «Плохо мне», — да и все. Так ничего и не сказала. А если бы даже и сказала…
«Все равно, — думала Мака. — Все равно она не знает, где моя мама. Все равно она не знает, куда ушла или уехала с того вокзала моя мама».
— Машенька, — Семен Епифанович нагнулся и заглянул Маке в лицо. — Ты больше не будешь жить у Полины Васильевны. Теперь ты будешь жить у меня. И я даже не понимаю, как это я раньше не сообразил, что нужно тебя забрать у этой красавицы.
Мака вздрогнула, когда Семен Епифанович стал ключом открывать знакомую дверь на черной лестнице.
— Нет, нет, ты не бойся, теперь тут все совсем по-новому. Полины нет. Полина уехала. Теперь я здесь живу.
И Мака по-новому вошла в знакомую дверь.
В кухне дым стоял столбом. В дыму двигались темные фигуры, раздавались веселые голоса.
— Студенты теперь здесь живут… Весельчаки… Все курят и песни поют… А мы с тобой вот здесь.
Перед Макой открылась большая комната и новая жизнь.
Все пошло совсем по-другому. Утром Маку потихоньку будил ласковый голос:
— Машенька! Вставай, просыпайся, рабочий народ!
Семен Епифанович не признавал будильников.
— Я сам себе будильник. Когда нужно, тогда и проснусь, — говорил он.
И как счастлива была Мака, что тишину утреннего сна теперь не разрывал трескучий звон будильника!
Они завтракали и вместе выходили из дому: Мака — в школу, Семен Епифанович — на работу на телеграф.
Они часто вспоминали Сергея Прокофьевича.
— Бедный друг наш, — говорил грустно Семен Епифанович. — Не дожил до советской власти. Не дождался. А теперь ему бы пенсию назначили, стал бы он героем труда, заслуженным почтальоном. Сколько он этих писем переносил, сколько лет прослужил!.. И не дождался…
— Ну, что ты у меня за хозяйка! — радостно восклицал Семен Епифанович, вечером входя в натопленную комнату. Пшенная каша была уже сварена, чайник пищал на железной печке, стакан в стареньком подстаканнике стоял на столе и вычищенная домашняя куртка висела на спинке стула.
Семен Епифанович радовался, когда Мака делала что-нибудь дома. Мака чувствовала, что ему нравится, когда она, подвязавшись полотенцем, моет посуду, ловко вертя стаканы в полоскательнице, когда она режет хлеб или чистит домашнюю куртку.
Но Маке Семен Епифанович всегда говорил:
