— Папа, — говорит Адам, — это Сейдж…
— Макфи, — вмешиваюсь я, становясь вполоборота, чтобы скрыть шрам. — Журналистка из «Мэн экспресс».
Слишком поздно я понимаю, что название скорее похоже на название поезда, а не газеты.
— Хочу написать репортаж об одном дне из жизни сотрудника похоронного бюро, — продолжаю я.
Роберт недоверчиво меня разглядывает. Я по-прежнему в своей рабочей одежде: растянутой футболке, мешковатых шортах и шлепанцах. Уверена, любой уважающий себя журналист скорее умер бы, чем явился брать интервью в таком виде.
— Сейдж звонила на прошлой неделе, чтобы договориться о времени, когда она сможет стать моей тенью, — врет Адам.
Роберт кивает.
— Разумеется, мисс Макфи. И я с удовольствием отвечу на вопросы, на которые не сможет ответить Адам.
Адам заметно расслабляется.
— Пойдемте?
Он берет меня за предплечье и ведет в свои владения. Его прикосновение к голой коже вызывает шок.
Когда он ведет меня по коридору, я дрожу. В подвале похоронной конторы очень холодно. Адам заходит в комнату справа и закрывает за нами дверь.
На столе под простыней лежит обнаженная пожилая женщина.
— Адам, — я с трудом сглатываю, — она…
— Она не спит, — смеется он. — Сейдж, перестань. Ты же знаешь, чем я зарабатываю на жизнь.
— Я не собиралась смотреть, как ты это делаешь.
— Ты сама пришла сюда и назвалась журналисткой. Могла бы сказать, что ты из полиции и должна отвезти меня в участок.
Здесь пахнет смертью, холодом и антисептиками. Я хочу, чтобы Адам обнял меня, но в двери есть окошко, и в любой момент мимо может пройти Роберт или кто-нибудь другой.
Он медлит.
— Может быть, просто будешь смотреть в другую сторону? Потому что мне действительно нужно работать, особенно в такую жару.
Я киваю и отворачиваюсь к стене. Слышу, как Адам перебирает металлические инструменты, а потом что-то начинает визжать.
Я держусь за историю Джозефа, как за поднятый якорь. Пока никому не хочу ее рассказывать. Но и не желаю, чтобы она укоренилась во мне.
Сначала мне кажется, что Адам включил пилу, но, взглянув краешком глаза на стол, я понимаю, что он бреет мертвую женщину.
— Зачем ты это делаешь?
Он поворачивает ее голову, блестит лезвие электробритвы.
— Всех нужно брить. Даже детей. Пушок на лице делает макияж более заметным, а люди хотят, чтобы «фото на память» — последняя фотография их родных и близких — было естественным.
Меня зачаровывают его четкие движения, его оперативность. Я так мало знаю об этой стороне его жизни, а мне так хочется унести с собой каждую частичку этих воспоминаний.
