Ветра не было, кормчий приказал убрать паруса, и гребцы, налегая в такт флейты на длинные весла, медленно подвигали судно вперед. Несмотря на радость, испытываемую при виде родных мест, они не торопились. А между тем, это были те самые люди, которые всего несколько месяцев тому назад возвращались вместе со всем флотом на кораблях, украшенных цветами, под торжественные звуки труб. Земля, вдоль которой они шли, была их землей, эти рыбачьи лодки и эти домики на берегу, были их лодки и их дома. Они и на этот раз возвращались победителями. Их галера все еще оставалась священной галерой; развевавшийся на мачте пурпурный флаг все еще владычествовал на море. Удары бронзовых таранов, правда, сильно повредили борта; сирена, укрепленная на форштевне, лишилась обеих рук; наскоро прибитые доски закрывали повреждения палубы. Но зато, флот Калликратидаса спал мертвым сном в глубинах Лесбосского моря.
Несмотря на победу у всех, начиная со стратега и до последнего гребца, душу тяготило сознание не исполненного священного долга. Там, между дикими скалами Аргинузских островов, волны бросали из стороны в сторону тела погибших и над их уже посиневшими ужасными трупами кружились морские птицы. И теперь много безутешных душ, наталкиваясь на безжалостные скалы, бродили по берегам огненной реки, разделенные ее быстрым течением от зеленых Елисейских [27] полей.
В Кумах, где они отдыхали, до них дошел невероятный слух: афиняне украсили венками и заковали в цепи участников сражения, пришедших в гавань раньше их; цветами они наградили их за победу, а цепями за их преступление! Начальники получили цикуту, которую поднес им в кубке служитель одиннадцати…
Несмотря на неторопливую работу гребцов, священная галера подвигалась вперед. Уже стал виден Фалеронский мыс и белая башня, на вершине которой в безлунные ночи дозорные зажигали огонь. Мол и набережная были покрыты многочисленной толпой, и даже на дороге, которая вела из Афин через поле Аристида, виднелось множество бегущих к гавани людей.
В то время, когда галера, державшаяся еще в открытом море, проходила мимо гавани Мюнихи, остававшейся справа, вдруг появилась лодка, вышедшая из-за Актея.
Это была маленькая лодка, скорее челнок, всего с одним гребцом. На руле сидела женщина под покрывалом, а на носу лодки юноша, размахивавший куском красной материи. Когда лодка подошла ближе, Конон узнал Ксантиаса. Он взмахнул рукой, отдав приказание гребцам. В ту же минуту весла поднялись, и рулевой поставил корабль бортом к лодке.
