Пресвитерьянство, чуждое Руси,
Вряд ли сулило путь доступный к славе,
Хотя Господь един на небеси.
Нет, дело тут не в выборе прихода, Не в предпочтенье церкви и креста...
Его влекла духовная свобода,
Отвага знать и мыслить до конца,
Воспитанный схоластикой ислама
Заложник аскетических тенет
Дерзнул вступить под сень чужого храма,
Чтоб знать, чем Запад дышит и живет.
Прекрасна нега женщины Востока,
Прекрасна роза в утреннем саду...
Но велено уставами пророка
Скрывать чадрой живую красоту.
Он думал про улыбку Монны Лизы,
Мерцавшую сквозь долгие века,
Пленившую капризные столицы,
И знатока, и даже вахлака.
Что говорить о "Махе обнаженной",
О "Саскии"... я, право, не берусь.
Возможно, кистью дерзкой пораженный,
Наш неофит испытывал конфуз.
Но это было жизнью и искусством,
"Плодом запретным", может, для него.
Предвзятый ум сдавался перед чувством,
И душу побеждало волшебство.
Миссионеры знали свое дело,
У них был снисходительней "Аллах",
Он позволял писать нагое тело,
И с ним на "ты" беседовать мог Бах...
И с чувством возрастающей досады
Пытливый Казем-Бек уразумел,
Почто Восток Хайама и Саади
Взрастить своих Рембрандтов не сумел.
Восток не знал симфоний и балета,
Хотя издревле слушал саз и сказ,
Но строгие уставы Мохаммеда
Радеть в молитвах приучили нас...
Нет, он не станет европейцем рьяным,
В нем зрел, по сути, светский человек,
Расставшийся, казалось бы, с Кораном,
Причисленный отныне к христианам
Уже как Александр Казем-Бек,
Позднее, став профессором в Казани,
Потянет в вуз детей из мусульман,
И обратится даже к ним с воззваньем,
Встряхнувшим Крым, Поволжье и Ширван...
Да, он наивно верил в справедливость
Чинуш в мундирах, царственных вельмож,
И все же его усердье и радивость
Властей обезоруживали ложь.
Итак, Восток и Запад. Кем же был он,
Сменивший имя, веру человек,
Всю жизнь служивший с вдохновенным пылом
России и науке, Казем-Бек?
Он, сын Востока, сын Азербайджана
По сути, стал связующим мостом
Над бурями людского океана,
Разъятого мечетью и крестом.
И западные ценности приемля,
Он миру нес восточные дары,
Внимая, как стремительное время
Меняет круто правила игры.
В своей приязни новой не всеяден,
Не мог не видеть европейских язв,
Подчас бывал и нелицеприятен,
За истинные знания борясь.
Сын века и приверженец прогресса,
Лояльный к власти выкрест и "нацмен",
Кому милее не намаз, а месса,
(То-то и рады Макферсон и Глен!),
Но вот, какая, так сказать, дилемма,
